Виной всему, наверно, была ее чрезмерная увлеченность. Если пол и стены в ее комнате были еще в состоянии выдержать весь тот груз, которым она их снабжала, то головы подавляющего большинства знакомых ей людей, очевидно, оказывались менее устойчивыми.[55] Джулия была занята либо собственной историей, либо чужими творениями — и все-то пыталась забить всем этим головы остальных, за глаза называвших подобную деятельность красивым словосочетанием «расширение сознания»[56]. Всякие мирские радости, вроде болтологии у телефона или танцев на дискотеке, были ей чужды, как остальным — ежедневное гляденье на прохожих из окна. Она никогда не сплетничала, никогда не обсуждала модные шарфики и в целом казалась порядочной занудой. На самом деле так оно и было. Назовите еще хоть что-нибудь зануднее, чем получасовое обсуждение количества пальцев на руке одного зеленого инопланетянина из относительно популярного мультсериала. Хорошо еще, если вы знаете, что это за «относительно популярный мультсериал».
Не подумайте только неправильно, люди вокруг никогда не казались ей занятыми всякими более низкими вещами, чем она, а потому недостойными внимания. Они просто занимались чем-то другим, не тем, чем она, чем-то своим. Ну а вдруг и «ее» стало бы для кого-нибудь из них «своим»? А вдруг они просто еще не знают?
Хотелось бы занять в чьей-нибудь жизни особое место. Да кто ж ее вот так вот пустит? И все-таки… ну а вдруг?
Хотелось бы, чтобы кто-нибудь занял в ее жизни особое место. Не только же историям и вымышленным героям там быть… есть Роберт, есть родители, но у нее гораздо больше свободных комнаток, чем занятых…
Иногда она подолгу застревала на чем-то одном: если что-то ее занимало, так уж занимало. И тогда она могла вдруг забыть обо всем на свете — обо всем остальном.
Она могла выпадать из жизни на целые дни и недели и витать в каких-то своих мирах и грезах. Воображения ей было не занимать. Чаще всего она думала над своей историей для мультфильма — к тому же нравилось ей уж очень представлять, что кто-нибудь когда-нибудь найдет ее полезной и для себя.
В такие моменты мечтаний лицо ее принимало ангельское выражение, однако же большинство, получившее уже опыт общения с ней, понимало, что это — явление очень преходящее и недолговечное, стоит задать ей вопрос — как она пустится в свои обыкновенные суетливые занудствования[57], а потому лучше ее не трогать и любоваться издалека.
Она не уставала набираться решимости, которую черпала все из тех же своих мечтаний, и начинать вновь и вновь рассказывать о своей истории кому-нибудь новому. Она всегда подходила первой. Она всегда начинала сама.