Вот и к ним в хату вошел немецкий офицер. Вошел в тот момент, когда мой папа играл на скрипке. А его родители сидели на скамье и слушали как он играет. Они знали, что немцы уже в селе. Слышали за окном крики и стоны. Слышали выстрелы и лай собак. И эта игра на скрипке была для них минутой прощания друг с другом.
Офицер, угрожая пистолетом, приказал всем выходить на улицу. Родители первые поднялись и направились к выходу. За ними шел мой отец. В руках у него была скрипка. Немецкий офицер разозлился:
– Я приказал ничего с собой не брать – сказал он, коверкая русские слова.
Но мой отец ещё крепче прижал к груди скрипку.
Офицер вырвал из его рук инструмент и стал осматривать со всех сторон. Затем вернул скрипку мальчику и крикнул
– Играть!
Напуганный немецким офицером, отец взял скрипку, смычок и стал играть.
Скрипка в его руках плакала и стонала, смеялась и билась в истерике…
Мать стояла, закрыв мокрое от слёз лицо руками. По лицу отца тоже текли слёзы.
Даже офицер не выдержал и крикнул:
– Все! Довольно! Schnell, schnell, geh! (быстро, быстро иди!)
Не известно, что с ним, немецким офицером, случилось в ту минуту, но неожиданно, впихнув отца в хату, он тихо сквозь зубы сказал:
– Ich gebe dir zwei Minuten! Цвай минут! Lauf schnell! (– Я даю тебе две минуты! Беги быстро!)
Отец сначала растерялся. Но затем, сообразив, быстро схватил скрипку, выбежал на задний двор и кинулся в лес. Он бежал не чувствуя ног; не замечая, что вечер уже давно сменился ночью и до последней минуты надеялся на чудесное спасение своих родителей. И только поднявшись на холм за лесом, увидел объятое пламенем село. И тут он понял, что там, в хате, эта скрипка пела для него и для его родителей в последний раз. Этой игрой он прощался со своими близкими и любимыми людьми. Он сел на землю и заплакал.
Сколько прошло времени, он не помнил. Вскоре его подобрали партизаны и забрали с собой в отряд.
Каждый раз, приходя с заданий, в минуты отдыха, мой отец брал скрипку и играл. Играл, чтобы вселить надежду. Играл, чтобы наполнить верой в победу. Играл в память о своих родителях. И сидя вокруг костра, партизаны слушали и понимали, что самое дорогое у человека жизнь и совсем не важно, кто он – еврей, русский или украинец!
Мой папа не стал великим музыкантом: в одном из боев ему оторвало пальцы на руке. Но свою скрипку он хранит до сих пор».
***
Не знаю, буду ли я великим музыкантом. Но теперь, когда я беру в руки скрипку и касаюсь её струн смычком, я слышу, когда она смеётся, когда она плачет и всегда стараюсь понять, что она хочет мне сказать…