На базаре было тесно между рядами прилавков, довольно шумно и многолюдно. Торговцы голосили, заманивали ротозеев ходовым и редким товаром. Покупатель боялся сделать худою сделку и переплатить. На пленных бедолаг никто не обращал внимания, и помощи ждать было не от кого.
Апартаменты палача вряд ли кого-либо могли привести в восторг: устрашающие и возмущающие здравый разум развешанные орудия пыток, пылающий огненный очаг, запах запекшейся крови и горелой плоти — все это заставляло гостей палача оценить жизнь по-иному. Здесь перед глазами многих мучеников неумолимая память рисовала картины прошлого, меняя их с невероятной скоростью, торопясь сделать последний подарок — найти в минувшем то, что может помочь перенести жгучую боль телесного страдания или позволит несчастному еще цепляться за искалеченную, но все же жизнь.
Место казни палач избирал по желанию заказчика: это мог быть помост для всеобщего обозрения рыночных зевак, чуть поодаль от основного жуткого строения палача, или скрытая под навесной крышей большая камера, внутри имеющая по углам несколько своих копий в миниатюре.
Грахам выразил желание не привлекать всеобщего внимания, и можно было заметить в его движениях некую нерешительность. Он, будто раздумывал, стоило ли ему заменять базарных зрителей во время экзекуции или, может быть, лучше было бы остаться снаружи. В итоге он принял решение подышать на свежем воздухе со своими наемниками. Возможно, ему это показалось скучным, но зоркий и наблюдательный Зафар разглядел в этой неуверенности малодушие — присутствие иррационального животного страха. Зафар безмолвно, одним взглядом, указал на это Дункану.
Дункан также не лишен был проницательности в этот момент. Держал себя хладнокровно, и, как всегда, надеялся на свою природную сметливость и неиссякаемое жизнелюбие. Он незаметно и непрестанно оценивал положение их дел, обстановку, в которой им доводилось прибывать.
Палач отдал какие-то распоряжения своему второму помощнику, чтобы тот подготовил все необходимое к исполнению договоренности с Грахамом. Сам же готовился в очередной раз лишить какого-то замученного, заросшего раба-европейца (по всей видимости, тоже конечности) из предыдущего заказа. Заказчик этого незнакомого приговоренного был стар и дряхл настолько, что не мог обойтись без опоры на юного слугу. Но немощность старца-аравийца не мешала насладиться возмездием руками палача. Он с упоением наблюдал за тем, как кричащего о пощаде виновного раба безжалостно волокли к огромной деревянной колоде, многократно обагренной кровью несчастных, некогда попавшихся в руки душегуба. Один из мучителей-арабов, что тащил приговоренного к этому чудовищному месту, пробасил стенающему: