— Вообще рано.
— Приснилось, — сказал я, растирая лицо. — Можешь себе представить: звонят в дверь, я, конечно, иду…
— Мне подробности не интересны, — сказала Ольга. — Я все это уже знаю, я все это слышала и еще раз не хочу.
Отвернулась.
Комната была зелена от звезд. Пчелиным роем собрались они у открытого окна. Светился тополиный воздух, и тонкий ореол окутывал предметы.
Я опустил ноги на горячий паркет.
— Опять, — сказала Ольга в сторону. — То же самое. Я думала, ты не видишь снов…
— Спи, — ответил я и пошел на кухню.
У меня крохотная квартира на последнем этаже. Кухня — четыре метра, она же и прихожая: краска на стенах облезла, пол стерся, плинтуса, угрожая проткнуть, загнулись остриями вверх. Копия мышеловки. Пятый год обещают улучшение, поэтому я ничего не трогаю. Плита, неуклюжий стол, узкий проход в ванную. Особо не развернешься. Я пристроился на табуретке. Часы показывали половину чего-то. Склеивались глаза, и зевота раздирала челюсти. Все тело было словно из мокрой ваты — сейчас растечется. Звякнул никелированным боком отодвинутый чайник. Агонизируя, захрипела вода в тесных трубах. Сна не было — сидя и лошадь не заснет. Я впал в какое-то тягостное отупение: всплывали и, как в кривом зеркале, искажались длинные рожи — дворник и Буратино, ухмыляющийся Антиох. Поручик поднимал пистолет, белое облако беззвучно вспухало над черным зрачком его. Я рефлекторно вздрагивал.
Время едва сочилось.
Около семи пришла Ольга, завернутая в простыню, и села напротив.
— Ну как? — с сонным любопытством спросил я.
Она не ответила.
— Или не понравилось? — спросил я.
Ночью она молчала и позволяла все, что угодно.
— Дай сигарету, — сказала Ольга.
— Не курю.
— Жаль.
Она поправила простыню на голом плече.
— Ты тут — не думай. Это ничего не значит, и я с тобой не останусь.
— Вот и хорошо, — сказал я, вежливо улыбаясь. — Меньше хлопот.
Она кивнула.
— Хочешь чаю?
— Без сахара.
Я зажег конфорку и полез под душ. Включил посильнее. Вода шла очень теплая — неживая. Затекала в уши. Я отряхивался. Хотелось разбить голову. Ей бы жить в промерзших горах, в замке, исхлестанном стужей и ветрами, пить из каменного бокала снежную кашу, отламывать звонкие сосульки, смеяться — эхо дробит скалы, выползает из расщелин пурга, и ледники, окутавшись колючей крупой, взрываясь и переворачивая глыбы, грозно движутся в долины.
Я стоял, пока дурацкая улыбка не исчезла с лица.
Потом долго вытирался.
Когда я вышел, чайник уже дребезжал крышкой, а Ольга сидела в той же позе — застыв.
Велела, не глядя:
— Пойди и расскажи ему.
— Ты с ума сошла!