Мне открыла Ольга. Помедлила, наклонила голову — здравствуй.
Я ждал.
Она неохотно позвала:
— Антиох!..
Голос утонул в громадной черноте коридора. Скрипнула половица. Пробежал легкий шорох.
— Почему без света? — спросил я.
Она промолчала, опустив неприязненные глаза.
Что-то посыпалось в глубине квартиры. Грохнула дверь. Солнечный сноп выхватил — пол, изогнутый плинтус, желтые обои.
— Ага! — закричал Антиох. — Вот, кто мне нужен!
— А ты в этом уверен? — осторожно сказал я.
Он уже толкал меня в спину.
— Иди, иди!
Ольга отвернулась.
Плохо дело, подумал я.
Мы пошли по коридору. Ему не было конца. Я каждый раз удивлялся размерам. Хоть на велосипеде езди. Как это Антиох сумел отхватить. Комнат семь или восемь. Зачем столько? Живут они в двух. А другие стоят заброшенные — шалея от старости и безлюдья. Щелкают пыльные стекла, громко рассыхаются подоконники, с тоской заглядывают в эту сонную пустоту быстрые времена года.
— Садись!
Я щурился от внезапного солнца. Антиох толкнул меня, и я сел, споткнувшись.
— Слушай! — зашелестели страницы. — Есть безусловный, бесконечный и вечно действующий субъект, или Я. Вечно действуя, безусловное Я порождает из себя, как собственную противоположность, не-Я, или внешний мир. Внешний мир хотя и противопоставлен Я, но не существует в качестве безусловно независимого от Я; в свою очередь, то Я, которому противостоит природа, или не-Я, не есть уже безусловное Я. Таким образом, безусловное Я в самом себе разделяется и переходит в ограничивающие друг друга, противоположные друг другу и уже не безусловные Я и не-Я.
— Ну? — спросил он, оторвавшись.
— Что — ну?
— Чувствуешь?
— Бред какой-то, — честно сказал я.
Антиох зажмурился и со стоном замотал головой. Рассыпались дикие волосы. Он зарос больше, чем полагается людям. Вдруг отшвырнул книгу — бах! — ручейком под обоями потекла рыхлая штукатурка.
— Сейчас, сейчас… Где-то здесь… Но где… Ах, чтоб тебя!..
Июньское солнце заливало комнату. Шевелились тюлевые занавески. Бардак был жуткий. Валялась подушка. Торчал перевернутый стул. Выпотрошенным нутром зияли книжные полки. Пианино скалило из угла желтые, крепкие зубы. На скомканной постели, свесив деревянные ноги, уныло сидел Буратино. Полосатый колпачок его съехал на бок, а острый нос выдавался далеко вперед. Я даже отодвинулся. Очень натуральный был Буратино. Большой, раскрашенный, совсем как настоящий.
Но главное, везде — на полу, на столе, на кровати были навалены книги. Ужасные груды. Десятки и сотни, старые и новые, с закладками и без, открытые и исчерканные меж строк густыми чернилами. Потрясающее количество. Горы мыслей, океан мудрости, бездна человеческих страстей.
