, изображающая культовую коробку с едой для детей из Макдоналдса с хмурым выражением лица вместо обычной улыбки. И даже VIP‐персоны были не застрахованы от этого: в 2001 году Дэмиен Херст, один из ярых поклонников современного искусства, создал инсталляцию в Лондонской галерее, в которой присутствовали пивные бутылки, пепельницы, недопитые чашки кофе и газеты. Вы, вероятно, можете догадаться, чем все это закончилось. Однако самой печально известной была реакция одной женщины на спорное творение британской художницы Трейси Эмин «Моя кровать» (1998, частная коллекция; предоставлена в долгосрочную аренду Британской галерее Тейт, Лондон). В 1999 году Эмин выставила свою настоящую неубранную кровать, окруженную чрезвычайно личными вещами: испачканными простынями, обертками от презервативов, бутылками водки, тестом на беременность и использованными салфетками. Это все так разозлило одну женщину, что она проехала двести миль, чтобы привести кровать в порядок, хотя ее быстро задержали охранники. Когда ее спросили, почему она намеревалась нарушить работу Эмин, женщина ответила: «Я подумала, что немного приведу в порядок жизнь этой женщины… У нее никогда не будет парня, если она не приведет себя в порядок».
Это было грандиозно. Это также было сумасшествием для художественного истеблишмента, не говоря уже о среднестатистическом Пете. В статье под названием «Здесь ничего нет: его имя – дадаизм» искусствовед из американского журнала American Art News (сегодня это ARTnews, одно из ведущих периодических изданий отрасли) усмехнулся, что дадаизм в целом – и реди‐мейд в частности – был «самой больной, самой парализующей и самой разрушительной идеей, которая когда‐либо возникала в мозгу человека».
Конечно, критик немного преувеличил, но он имел право так возмущаться, потому что эта, казалось бы, глупая концепция несла в себе массу серьезных вопросов: имеет ли право один человек определять, что является искусством, а что нет?
Можно ли назвать человека художником, если он на самом деле ничего не создавал? Если вы избегаете тысячелетней художественной подготовки и устоявшихся правил и практик, остается ли искусство редким или значительным достижением человечества? Имеет ли теперь значение искусство?!
Как и Дюшан, баронесса Эльза фон Фрейтаг‐Лорингофен любила рыскать по окрестностям в поисках функциональных повседневных предметов и превращать их в произведения искусства силой своих собственных заявлений. В художественной среде в центре Нью‐Йорка в квартире Аренсберга и за ее пределами она начала дебютировать со «скульптурами», состоящими из предметов, собранных с улицы, – в буквальном смысле.