Легенда гласит, что ее первый реди‐мейд возник у нее в голове по дороге на свадьбу с бароном Фрейтагом‐Лорингофеном.
Идя на церемонию, она обнаружила очень ржавое металлическое кольцо – строительный или производственный элемент, а не то, что вы носите на пальце, – и она была очарована им, считая его талисманом удачи для своего предстоящего брака.
Чувственно кивнув мужу, она взяла кольцо, назвала его «Несокрушимый орнамент» (1913, частная коллекция), и вуаля – Искусство с заглавной буквы. (Печальное, но верное примечание: как отмечает биограф баронессы Ирен Гаммель, «это произведение искусства оказалось гораздо долговечнее, чем сам брак», поскольку барон оставил свою жену год спустя, чтобы записаться в немецкую армию в начале Первой мировой войны. Он покончил с собой пять лет спустя, проведя эти годы в плену во Франции.)
Студия баронессы была еще одним свидетельством ее преданности таким «творениям». Американский художник Джордж Биддл рассказал о своих воспоминаниях об Эльзе в автобиографии 1939 года, написав:
«Ее студия была переполнена и воняла странными реликвиями, которые она в течение многих лет собирала по нью‐йоркским сточным канавам. Старые железяки, автомобильные покрышки, позолоченные овощи, дюжина голодных собак, картины из целлулоида, пепельницы – все мыслимые ужасы, которые для ее измученного, но очень чувствительного восприятия стали объектами красоты. И… для меня все это выглядело так же аутентично, как, например, студия Константина Бранкузи в Париже».
Найденные Эльзой фон Фрейтаг‐Лорингофен предметы легли в основу не только ее художественного творчества, но и ее гардероба – или его случайного отсутствия. Биддл также вспомнил ее поразительное присутствие, подчеркнув поистине незабываемую встречу:
«Она спросила меня с пронзительной немецкой резкостью, не нужна ли мне модель; я сказал ей, что хотел бы увидеть ее обнаженной. Царственным жестом она раздвинула складки алого плаща. Она стояла передо мной совершенно обнаженная – или почти обнаженная. На сосках у нее висели две жестяные банки из‐под помидоров, перевязанные зеленой бечевкой за спиной. Между банками с помидорами висела очень маленькая птичья клетка, а внутри нее удрученная канарейка. Одна рука от запястья до плеча была покрыта целлулоидными кольцами, которые, как она позже призналась, стащила с мебельной витрины в Уонамэйкере. Она сняла шляпу, которая была… обшита позолоченной морковью, свеклой и другими овощами. Ее волосы были коротко подстрижены и выкрашены в ярко‐красный цвет».
Это была впечатляющая, удивительная и необычная женщина – дадаизм во плоти, – и многих привлекала ее страстная, своеобразная личность. И Уильям Карлос Уильямс, и Джуна Барнс сообщили о своей любви к ней, и другие, должно быть, тоже были привязаны к ней (фотограф Беренис Эббот памятно заключила: «Баронесса была похожа на Иисуса Христа и Шекспира в одном лице, и, возможно, она была самым влиятельным человеком для меня в начале моей жизни»). Со своей стороны, однако, баронесса не сводила глаз с одного потенциального любовника. Вскоре после замужества и ухода третьего мужа она была представлена Марселю Дюшану и быстро влюбилась в него.