– Как давно?
– Лет двести. Сто пятьдесят… не помню.
– Ты поэтому?
Слишком глубоко капнул. Не обвались, шахта. Вини зажмурилась, сглотнула, но на него так и не взглянула. Спину скрючила, чтоб жар огня лизал лицо.
– Каждый варится в своём. Кого сдует бриз, кого землетрясение не свалит с ног. Нет, не из-за Мариды. Никогда себе этого не прощу, но жила как-то. Вот я мразь, прикинь? Вина подстёгивала. Чувство… вибрация в груди. Оно было. Какое-то. Дело принципа. Остались сельские бордели. Шлюшатни на Луне, за бугром, не знаю! С моего расследования должно карту писать. Но как ты сказал? Ужас мук? Порядок, как по техническому заданию. Поработала. Доброго поделала. Купила… дом. Руку на отсечение. Руку! – спряталась за ладонями. Ну, где же слёзы? Хотя бы сейчас, где? Ни едкий дым от горящей липы, ни исповедь, ничего не помогало вспомнить, что ещё жива. Кто проклял? За что? Плач давно погибшей души, будто пропущенный через десять фильтров, выдавал лишь осипший шёпот. – Я… устала. Наверное, как только родилась. Вот и вся причина.
Богат переваривал услышанное. Так долго, что Вини стало казаться, будто она здесь одна. Повернётся – а его нет. И только чёрные деревья вокруг. Птица не гаркнет, волк не взвоет, солидарности ради. Не испугалась бы. Пригорюнилась разве что.
– Да-а-а, – протянул муж. – Ты особенная, Вини… Неогранённая. – Делал длинные паузы, но голос креп с каждой фразой. Раздражение зашкварчало маслом на раскалённой сковородке. – У меня было много девушек. Красавицы, умницы. Половина – конченые эгоистки, вторая – ещё хлеще. Простительно. Зажиточные и самодостаточные заслуживают восхищения. Уважения, в конце концов. Но на моей памяти никогда не встречался с подобной тебе. С такой… патологично самовлюблённой. Упиваешься немощностью. Смакуешь, лелеешь. Любимый паразит ревнив. С какой страстью друг друга дерёте, аж завидно, – он сально улыбнулся. – А строишь-то из себя… девственную душу.
Ждал жалящей боли в груди – жар раскалённого железного прута, на который супруга насадит его сердце, как шампиньон. Или хотя бы брошенного уголька, что подпалит брови. На крайний случай – фокус со сгибанием металла. Как тогда, с вилкой, а теперь с шампуром. Вини же, по своей сути, предпочитает изливать гнев на предметы. Однако ничего подобного не случилось. Только испепеляла взглядом. Даже губы расслаблены… Да. Так же неприятно, как полешко в лицо.
– Я боюсь за тебя. – Его тон не смягчился ни на йоту. – Если не врёшь, и это вся причина – мне жаль. Я был о тебе лучшего мнения.
Не меняя выражения лица, процедила: