– Много ты понимаешь.
– Много. Я же верно сказал?
– Дешёвый развод. Ты не получишь, чего добиваешься.
– Как и ты – моей жалости. И от остальных не получишь, помяни моё слово. Нравится одиночество – люби и равнодушие гостей на своих похоронах.
Скрипнули зубы.
– Ты хороший. Поэтому мне не всё равно. Но я переживу.
– Переживёшь? Стерпишь? Ты лучшая… Ещё пятьсот лет потерпишь?
– Да, я лучше! – зажестикулировала в мужской манере – широко, не разгибая локтей. – Я лучше вас! Настолько, что говорю это от сердца, от холодного разума. Без всяких… Америку открыл, эгоисткой назвал. Детский сад. И чем это помешало другим? Не тем ли ценнее добродетель, что замечена за дьяволом? Что от меня, нарцистичной, в итоге останется? Дела проросли в чужих судьбах. В созидание – целый лес. Даже если люди прошагали по выставленным рукам моим, не глянув вниз. А ты? Что твоя жизнь против моей? Чем она богата, Богат? Любовью раз через два? Но ты же вообще недалеко здесь от меня ушёл. Озабоченные. Озабоченные довольством. Цели те же, средства не оправданны. Я, если не могу, не способна, честно признаю. Не перебиваюсь обманками. И чтоб ты знал – горжусь. Несла крест, сама сколотила! Хоть палкой в меня тычь – Атлант не может держать небо вечно. Ты же – только язык за зубами. И то не всегда.
– Чего?
– Наркота, говорун. – Вини деловито крутанула кистью. – За это мать отреклась от тебя? Где папа? Сестра? Но вы же, говоришь, все балуетесь.
– Эй!
– Или за похождения твои им стыдно? Отметила, мамка консервативная. Топит за рыцарство. А эскорт – дело такое. Неблагородное.
– Ты перегибаешь палку, – вырвалось у Богата. Напыщенно киношное.
– А ты сдаёшь позиции. Я выиграла!
Победно вскинула руки. Никак не показывала, что тот своими пассажами истоптал её. Сровнял с землёй. От самоуничижения спасла пустота. Дыра души, выеденная затяжной депрессией – дверь в убежище, где нет эмоций.
– Я спал с сестрой. Довольна?
А нет, что-то всё же осталось. Способность удивляться. Вини посмотрела на Богата пронзительно. Он – на носки ботинок.
– Я спал с ней. Вот чего мама сердится. Вот почему её рука не дрогнула. – Его лицо приняло ехидное выражение. – Но хоть слово про фамильцев, и, клянусь, дорогая, мы сильно поссоримся.
Настала пора Богату мириться с тишиной, что вынуждала продолжать. Неприятно признавать поражение, отчитываться, как школьник. Награждать соперника медалью из собственных запасов… Пусть подавится.
– Ох, Вини, и угораздило же тебя так промахнуться! Случилось это вскоре после выпуска. Завалился с мальчишника друга домой, пьяный вусмерть. А Златая рыдала, рыдала. Рассталась с любовью всей жизни. Слёз было, у-у-у… Много с чем водку намешал. Но и пальцем бы её не тронул, если б не присосалась. Я-то спать шёл. А она полезла…. Договорились – никому. Коне-е-ечно! Дура. Дура! Двести с лишним девке – не знает об экстренной контрацепции. «Ужас! Аборт от брата!» Лять, как мерзко, – его аж передёрнуло. – Очень скоро, считай на следующий день, сошлась со своим. Матушке, батюшке поплакалась – результат ожидаем. Разумеется, она жертва, – рассказчик стрельнул глазами в Вини. Сойдёт за намёк. – Это теперь куда ни шло, но всё равно под запретом кровные наследники полоумия родителей. А тогда, в глубинке, с таким бонусом – похуже убийства. Вся семья отвернулась. Выписали из квартиры. А по прошествии лет Златая так и не нашла меня. Значит – не искала. Ясен пень, я ж её «испортил»… а то, что я… Не знают, каково это, глазеть в чужие окна и знать, что у тебя такого нет. Мои не выглядывают меня. Не ждут. Ночь тёплая, а мне холодно. Раньше мог неделями не появляться дома. Только когда потерял его, будто вся вселенная рухнула на меня. Будто чёрная дыра проглотила. И я один в этой…