— Мне нужна моя дочь, — поникшим голосом говорит мама, нервно зажав в ладони мою расческу. А на зеленые глаза наворачиваются слезы.
— Я устала притворяться, — тихо признаюсь я, спустя две секунды, за которые я успела прокрутить в памяти свой прежний образ жизни. Не знаю, правда ли это, и если честно, разбираться нет уже сил. В моей голове все так запуталось.
— Притворяться? О чем ты?
— Я устала притворяться красивой, умной, общительной, энергичной, вечно улыбчивой, пытаться быть идеальной и успешной. Я устала от всего этого, понимаешь? Устала.
— Ты же всегда была жизнерадостной девочкой, — с горечью.
— Я была такой. В прошлом году. Больше не хочу.
— Нет, ты была такой до аварии, — уверяет она. — А после комы стала такой… такой замкнутой, закрытой. Это всё из-за травмы головы. Я хочу, чтоб ты это осознала, и помогла мне, пошла мне навстречу. Мы бы могли решить эту проблему вместе. — Мама всхлипывает.
Я качаю головой:
— Нет, мам. Я и до аварии была такой. Ты не видела, и потому не знаешь.
Не совсем, конечно, такой, но всё к этому шло. Я мечтала стать той, кем являюсь сейчас. Стать равнодушной к боли. И я наконец стала такой. Пусть вместе с равнодушием ко мне пожаловали десятки других отклонений от нормы, но я не жалуюсь, меня всё устраивает. А еще, если спросить меня сейчас, что в конце концов стало причиной появления новой версии Алекс, то я отвечу, что самую главную роль во всём этом сыграла моя неправильная любовь к неправильному человеку. Да, неправильная любовь обернулась для меня кошмаром. Но, к счастью, я выбралась из этой тьмы, погрузившись в блаженную пустоту, такую легкую и безмятежную — я освободилась. И пусть на пути к свободе, я растеряла важную часть себя, зато теперь я знаю наверняка, что чувства мне не грозят больше никогда, ни при каких обстоятельствах.
— Почему? — сквозь непроизвольно льющиеся слезы роняет мама, глаза ее рассеянно бегают в попытке что-либо понять.
— Я устала разбиваться на осколки. Вот и всё. Вот так всё просто, мам. — Равнодушно взглянув той в глаза, я выхожу из комнаты. Мне нужно побыть одной, поэтому отправляюсь в сад. Подышать одиночеством, а заодно и цветами.
Сидя с закрытыми глазами в беседке и слушая, как мелодично звучит фонтан неподалеку, я расслабляюсь.
Когда я выходила из дома, деда я не заметила. Наверное, в кабинете своем сидит и удовлетворяет потребности души: каллиграфией занимается. Далекие воспоминания, о которых я давно забыла и которые сейчас возникают передо мной яркими картинками, заставляют меня улыбнуться. Сколько я не пыталась обучаться этой каллиграфии, у меня ничего не получалось. Мне всё время не хватало усидчивости и терпения, свойственных деду. Он бывало отшучивался, мол "твои буквы постоянно норовят убежать" или "ты пишешь, как настоящий доктор". Дед никогда прямо не говорил мне, что у меня что-то не получается, не ругал, не называл неспособной, всегда всему находил оправдания, обвинял кого угодно, но не меня, свою любимую, обожаемую внучку. Он единственный, кто любил меня всегда безусловной любовью. Мне не было необходимости что-то ему доказывать, добиваться его одобрения, его любви. Он был всегда рядом, несмотря ни на что. Любил меня плохую, хорошую — любую — за просто так.