О боже! Чувствую, как мое лицо начинает гореть от стыда, когда на меня словно ледяной душ обрушиваются все мои непотребные мысли за последние сутки...
И словно лишнее подтверждение, что все это мне не мерещится, самодовольная ухмылка Дамира.
— В-вы действительно все это слышали? — открываю рот от шока, уже жалея, что безумный конь не сбросил меня с обрыва.
Дамир спокойно кивает, будто и не произошло ничего из ряда вон выходящего. А я прячу лицо в ладони.
Не может быть. Просто невозможно! Я сейчас проснусь и.
Задерживаю дыхание, когда мое ухо осторожно щипают шершавые пальцы:
— Не проснёшься. Ты уже это сделала, и помнится, очень хотела знать, как я устроен... — повисает многозначительная тишина, которую заполняет грохот моего разбивающегося от стыда сердца. — Все еще интересно?
— Н-нет, — в ужасе от собственных мыслей отшатываюсь от мужской руки, что словно не может перестать меня тискать. — Простите.
— Ты права, — Дамир снова делает шаг ко мне, — теперь я не могу перестать тебя трогать. Предупреждал ведь, не прикасаться ни при каких условиях. Раз нарушила запрет, придется отвечать.
Что? Этот мифический глюк, который слышит все мои пошленькие, недостойные будущей монахини мыслишки, собирается еще и потребовать с меня компенсацию за нарушение его личного пространства? Кажется, я попала.
— Признаться, ничего не имею против, пошленьких фантазий, — пожимает плечами Дамир. — А насчет будущей монашки - забудь. Теперь у тебя нет варианта сбежать от меня. Придется платить по счетам.
— У м-меня ничего нет, — пытаюсь предупредить я, но он будто и не слышит. Завороженно изучает ореол моих растрепанных волос, едва ощутимо касаясь моего плеча под коротким рукавом рубашки-поло, одолженной мне Адой. — Мама даже наследства меня лишила. Так что мне нечего вам предложить.
— Ошибаешься, — лениво тянет он. — В тебе много больше ценности, чем ты можешь предположить.
Снова отскакиваю, прикрываясь руками. Так вот зачем я им?! Решили продать меня на органы?
Дамир усмехается, и вновь приближается:
— Угомонись. Я не планирую разбирать тебя на органы. Целиком ты мне ценнее. И пока ты снова не принялась фантазировать, предупреждаю: никакой продажи в рабство и проституции. Только ты и я, — последнее предложение он произносит так, словно в нем содержится потаенный, одному ему понятный, смысл. Облизывает свои чувственные губы, моментально приковывая к ним мое внимание. Я бы тоже хотела лизнуть еще разок.
Хищная усмешка становится напоминанием, что я теперь не имею права думать.
О боже! Стоп! Блок-блок! Как прекратить поток неуемных ассоциаций?!