Старые покосившиеся надгробные плиты, разбавленные поросшими серым мхом статуями, сухая паутина плюща, припылённая свежим снегом и небольшая часовня в центре — всё это казалось таким знакомым. Таким родным. И этот вид оказался мне ближе вида дорогих кабинетов, пышных платьев и блестящих нарядов. Почему? Почему мне сразу стало неожиданно спокойно на душе?
Новое воспоминание пришло так же резко, как и предыдущее. Покачнувшись, я успела ухватиться за колонну, подпирающую прохудившийся в некоторых местах свод, а затем погрузилась в прошлое.
В этот раз погружение в прошлое отличалось. Теперь я не смотрела со стороны на происходящее как наблюдатель, а была неотъемлемой частью видения.
Мой взгляд застыл на мутной картинке и то, что я там видела, мне не нравилось. Более того — увиденное вызывало тошноту. Как жаль, что наблюдать это приходилось почти каждый день.
Худая ладонь с обветренной кожей с силой опускается на водную гладь, разрушая мерзкое отражение — не хочу смотреть на это уродство. Настроение и без того паршивое. А всё, потому что не сдержалась, не стерпела порцию новых насмешек, отвечая злобным людишкам тёмной монетой. Теперь эти гусыни с их злобным выводком точно прибегут жаловаться наставнице, а заодно брезгливо скупят всё имеющиеся средство от седины. Хоть какой-то толк от очередного похода в деревню.
Наверное, мы бы уживались куда лучше с простым людом, если бы я могла сойти за свою. Однако уродливая метка не давала мне скрыть свою сущность от чужих глаз. Наставница называла родимое пятно, больше похожее на обугленный отпечаток ладони в половину моего лица, прикосновением Тёмной Госпожи, но по мне от этого оно краше не становилось. Тем более, если учесть какие увечья прилагались к нему.
Часть рта почти не двигалась, глаз с трудом открывался, а тёмные полосы от паучьих пальцев скрывались в волосах, оставляя после себя проплешины. Смотрелся тёмный отпечаток жуткой ладони не просто скверно — иной раз взрослые мужчины пугались до икоты. Что уж говорить о женщинах и детях. Последние, кстати, делали всё, чтобы сдёрнуть с моей головы неотъемлемую часть моего гардероба — капюшон, а такое баловство всегда заканчивалось одинаково: ожившими тенями и визгом детворы. Тогда-то и прибегали их мамочки с не самыми лестными обращениями в мою сторону. Уже на них терпения никогда не оставалось, потому тени становились осязаемы, приобретали самую жуткую форму и разгоняли от меня оставшуюся часть населения.
Потому ни о каком уважении или хотя бы терпении речи не шло. Нас ненавидели, но не гнали, потому что даже тёмная магия могла принести много хорошего обычным людям, у которых нет золота на светлых магов.