Солнце только начало проскальзывать между набежавшими тучами, а Иванин уже распахнул ворот гимнастерки. Эти дни конца августа тянули какую-то непреодолимую жару во все концы, а дожди падали непродолжительные и мелкие. Многие листья деревьев скурчавились и сохли раньше времени. Вечерняя и ночная прохлада, будто секунда, растворялись во сне. Зато уже поспевали вишня, груша, яблоко, и Аня в хлопковом платье с тонкими вертикальными полосками молочными ладошками, утончающимися, как тонкая хрустальная ваза в запястьях, собирала плоды в плетёное рогозом лукошко. Она хорошо помнила тот день, когда по улице их посёлка прошел и укрылся за полем в пролеске большой военный отряд. Но больше ей вспоминался тот парень, двумя днями ранее пришедший в их дом попросить еды и ветошь для отряда. Лицо его было худым, глаза смотрели словно заглядывали за плечо и, казалось, видели чуть больше, чем другие. Такое было ощущение, что он обращает внимание не на что-то отдельное, а на все сразу. В иную секунду казалось, что парень будто прицеливается прищуром, но не попадает. Слова его не были похожи на военные приказы, скорее напоминали его же взгляд. Слов было много, и они пытались выстроиться в какую-то стройную последовательность, но смысл не улетучивался и даже приобретал музыку. Одежда его во многих местах бахромилась и имела неаккуратные треугольные, квадратные, круглые заплаты, некоторые из которых были карманами, вероятно нарочито нашитые, а из них торчали разнообразные бумажные свертки. Через плечо на толстом ремне висел небольшой кожаный чехол. И когда пожилая мать сложила в узел припасы, а старый отец спросил: «Когда же войне конец?», Анна застенчиво, указывая пальцем, сказала: «Это оружие?» Солдат улыбнулся, но ответил серьёзно:
– Нет, это фотографический аппарат, – затем, подумав, добавил, – хотя для меня это и оружие.
Он взглянул на Анну. Её лицо находилось в тени, а на волосы падал яркий свет от маленького окна сверху. Её образ на фоне незамысловатых деревянных конструкций показался солдату таким тёплым, художественным, таким, к которому он обращался из раза в раз в своих тягостных мыслях об утраченной, возможно, безвозвратно жизни. Взяв собранные вещи, немного продуктов, он помедлил и решительно произнёс:
– Я могу сделать ваш портрет! На память! Это будет хороший портрет!
– Мой?
– И родителей, конечно! Всех вместе!
Он поставил обратно приготовленные мешки, завязанные крепкими узлами, и достал из футляра небольшой деревянный ящик с мехами, как у гармошки.
Анна поняла, о чём идёт речь. В отцовском небольшом сундуке хранилось несколько фотокарточек деда. Отец иногда вынимал их, разворачивая бархатистую толстую ткань, и рассказывал какую-нибудь историю, заканчивающуюся обычно словами: «Вот такой дагер!» Когда была младше, Анна не могла взять в толк, почему Отец деда Ивана называет «Дагер». После непродолжительных размышлений она решила, что это какое-то военное звание. И лишь много позже спросила, что это означает.