Двигаться через горы, частично скрытые в облаках так, что порой я не мог разглядеть землю с их вершин, было намного страшнее, чем я думал. В одном из многочисленных ущелий я заметил раскуроченную упряжку. Сани были искорежены, а рядом застыли, навечно крепко вмерзнув в снег, тела существ, тянувших упряжь. Погонщиков не было видно, но и так было ясно, что ледяная прорва стала могилой и для них тоже. Эта картина навела меня на мысли о команде «Виктори». Стиснув зубы, я дернул вожжи, и хаски продолжили взбираться, пусть и по пологой, но скользкой стене из камня и льда. Забравшись на верхушку очередной скалы, мы оказались на плато. Здесь безумствовал неутихающий ветер, дувший сплошным потоком, создавая страшный гул. На краю обрыва столпились бледнокожие мутанты. Они искали спуск с вершины и я, ведомый яростью, распаленный жаждой мести, решил помочь им спуститься со скалы.
– Вперед! – приказал я старушкам и хаски, будто хотели того же, что и я, яростно бросились вперед.
Мутанты заглядывали на дно пропасти. Часть из них, те, кто посмелее, пробовали спуститься по узкой, извилистой тропке, примыкающей тонкой линией к отвесной каменной стене. Другие же шли нехотя и опасливо, притормаживая спуск. Жаль, что я не видел глаз погонщика упряжки, когда он, не ожидая атаки, повернулся в нашу сторону. Герда на огромной скорости влетела в мутантов, разбросав их, как кегли, а я, развернув сани, пустив их юзом, врезался в повозку соперника, и вся команда «Виктори» загремела в пропасть. Когда я аккуратно спустился с хаски со скалы, то увидел искореженные тела соперников. Оставшийся путь – замерзшее озеро – мы преодолели на последнем дыхании. На пути мне встретился погонщик на пауках. Один из пауков нырнул в полынью и, выбравшись из нее, остекленел. Второй паук угодил лапой в трещину и вмерз в озерную твердь навсегда. Погонщика я обнаружил замерзшим чуть дальше, по пути к финишу. Его скафандр был надорван. Снова и снова я встречал погибших участников соревнований, угодивших в разломы или погруженных в полынью. От вида финишных огней, показавшихся на горизонте, я разрыдался, и когда пересек финишную черту – боялся, что отец увидит мое красное, зареванное лицо, но до финиша кроме меня больше никто не добрался.