Она втягивала голову в плечи, прячась от меня. А я, в ответ, тянул шею, чтобы отыскать – куда же она делась. Мышь хлопала себя по пыльным штанишкам и смеялась, когда я её находил. Пятилась за обломок камня, чтобы не потерять меня из виду и выскакивала подсмотренным у зайца прыжком.
На шум наших забав выбрался из норы уж. Удобно оперев голову о цепкий изгиб тела, как на руки, принялся наблюдать. Волновался попеременно то за мышь, то за меня. Теплея от сопереживания, студил щёки в более горячем, чем он сам, пруду.
Ласточка, приобняв гнездо, также тянулась в нашу сторону, сколь могла, дабы испить немного от радости, созерцая беззаботную возню. Отрешиться ненадолго от обременительных удовольствий материнства.
Время спустя, выглянул и осторожный в остальном лягушонок. Порываясь присоединиться к игре, всхлипнул пару раз и даже отпустил с миром чересчур любопытную осу, что фланировала в дюйме от его глаз.
Но… нас прервали.
И окончившийся спор, меж вороном и кобчиком, поставил точку в безутешном>38 провожденьи. Изранен распрей, в воду пал мышонок из когтей. Мы устыдились радости своей. И разошлись.
Улитки ж, распознав поживы запах, плотней запахом мантии, скорей укутали …достойно и прилично… Известно, – им подобное привычно.
То грустно, право, коли радость не для всех. Конечны беды и пределен смех. И с той поры мы не играем с мышью боле. Так боли меньше, но намного меньше воли…
Лицо
На берегу пруда, среди камней, лежит остроносое, всё в веснушках яйцо. Трясогузка не донесла его до гнезда и навещает по ночам, когда становится прохладно. Тем четверым, что спят, прижавшись друг к другу в тёплом венке из травы, ничего не стоит переждать немного. А этому, одному – одиноко, грустно. Немного. Без мамы. Немного грустно или не совсем при маме? Так оно и так, и то верно.
Оставленное под горячим июньским солнцем, яйцо слышит, как полощет горло лягушка. Как рыбы грызут гранитные берега пруда, не жалея челюстей. Назойливое зудение насекомых слегка пугает его. Мухи бесцеремонны. Шмели щекочут. Шершни стучат в запертую дверь скорлупки и требуют ответа, – там ли тот, кто там. А он там. И напуган.
Трясогузка материнским чутким ухом ловит смятение крошки родного сердца. Является и, смахнувши крылом наглецов, просит лягушку постарше глядеть за мальчишкой. Той – закуска, а парню пригляд.
Я едва не раздавил эту скромную колыбель. Едва не лишил мир птицы, дюжина лет жизни которой, – в перелётах и беготне. Было бы проще всего – забрать яйцо в дом, но как посметь оградить малыша от материнской заботы?