Последние дни буквально пропахли весной; так, что даже маленький Федька, слывший меж ребят лежебокой, с приходом весны вставал спозаранку и бежал глядеть рассвет. Синева сумерек завораживала его детское воображение. Что-то красивое и праздничное чувствовал мальчик в эти минуты, что-то, что было лучше, чем новый год или день рождения. А потом, когда солнце вставало, он ложился в кровать и засыпал; и никто не знал об этом: о том, что лежебока Федька любит помечтать на рассвете, пока все спят. Вы, может быть, спросите: о чём мечтал Федька? И если уж вообще возможно описать данный предмет, то его грёзы были похожи на церковную молитву: в них все были здоровы, сыты и счастливы… все кого он знал – вся деревня, даже старший брат, который иногда поколачивал его. Но отчего именно молитва? Быть может, от того, что дети как бы там не было, черпают знание о благе из молитв. Даже слова, кружащие в голове Федьки, напоминали ектенью. И хоть в Стране Советов боролись с религией, но в крестьянских семьях до сих пор молились перед сном, а матери укачивали детей церковными напевами.
Сейчас, ёрзая на колкой траве, мальчик вдруг вспомнил одно из своих мечтаний…
Его брат Сашка тем временем вертел во рту травинку и рассуждал: – А Понт, – речь идёт о местном сорванце Пантелее, – пошёл дрова рубить и хватанул себе по ноге… на сгибе, где сустав. Три недели со двора не появляется. Я навещал, смотрел, вроде ходить уже может – зажило. Только в ноге курган величиной с коробок. Вмятина осталась, а внутри неё венка синяя пульсирует.
–Ужас, – съёжилась Тамарка, почувствовав, как внутри что-то холодеет.
–Да я знаю, мне говорил Сипыч, – откликалась Нинка, – я сама не пошла к Понту, не хочу рану глядеть.
Николка уже устал от девчачьего трёпа и хотел было прервать его колкой фразой, но тут в голове у него возник вопрос, который он не преминул тут же адресовать Сашке: – А если у него всё зажило, чего он гулять не выходит?
–Так родители наказали. Злятся, что рассёкся…
Нинка перебила, не дав закончить: – Не понимаю я этих взрослых, сами же сказали дрова колоть, сами злятся, что поранился. Это ведь с каждым случиться может.
Все на секунду замолчали и по ушам ударила звонкая тишина лугов, наполненная размышлением.
– Если и злятся они, то не на него… – с пониманием сказала Тамарка, хотела продолжить, но не стала. Николка готов был поклясться, что это сказала не она, а кто-то другой.
И опять наступило молчание. Потом дети говорили о школе, об уроках и учителях, о друзьях, о полевых работах, огородах, животных и снах.