– Ах ты наглое быдло! – выкрикнула она, вдруг перейдя на оскорбительное «ты», и размахивая кулоном перед моим единственным глазом. – Говори – что это?! Где Ковчег, ты, ублюдок? Что произошло с Артуром?
– Отстань, дура! – я осознал, почему вызываю у всех отвращение – они воспринимали меня сугубо как выродка, человека самого низкого класса, отравленного токсинами человеческого мяса. – Не знаю ничего. Что за манеры?
Видать, такой ответ ей пришелся не по душе, так как она подхватила со стола штатив для пробирок и швырнула в меня. Не успев уклониться, я застонал, когда он врезался в грудь.
– Значит, сдохнешь! Я знаю, что ты был с Мчатряном, – она взмахнула перед моим лицом старой фотографией, забранной мной у майора, и спрятанной в тетради.
Черт! Естественно, она знает Мчатряна, знает его почерк, возможно, даже знает, как было сделано это фото… как получилось, что теперь у нее столько доказательств, что не отвертишься?
А Крылова уже тянулась за тяжелым микроскопом… я рванул к ней и схватил за руки. Пока она вырывалась, я прижал ее к столу, зажав ее ноги своими – как танцор ламбады. Жасминные ароматы волос, шеи, тела обволокли мой неокрепший разум… мельком я снова увидел это фото на столе, и понял – я все понял.
Блондинкой на фото БЫЛА ОНА! И я пропустил удар в промежность. Мне было очень больно. Ниже пояса, Бро!
****
Пока я приходил в себя на холодном кафельном полу, сбежались почти все, кого я здесь знал: Горин, Сидоров и Свинкин, выглядевший, словно с него сняли лицо – в наказание за мою бесконтрольную прогулку. Как они так быстро добрались, даже не представляю – я предполагаю, что полковничья жена в самом начале нашего разговора нажала какую-то тревожную кнопку.
Меня препроводили в какое-то мрачное помещение и Сидоров, сначала принятый мною за добродушного здоровяка, оказался совсем не таким – то подставляя мою голову под дверь, то толкая на выступы. В комнате с грубо оштукатуренными стенами стоял крепкий табурет, над которым висели петли, в углу – приоткрытый ржавый шкаф, из которого выглядывали щипцы.
Все это время полковник шел рядом и молчал, лишь когда я был брошен на табурет, он заговорил.
– Гриша, двигаясь по пути зла, добра не достичь. Если тебе есть, что сказать – пора это сделать.
Будут бить, будут пытать, будут делать больно, – осознал я с ужасом. Сразу признаюсь, чтоб не было недопонимания – я совсем не герой и не персонаж какого-нибудь древнего шпионского боевика. Я очень плохо отношусь к боли, не люблю ее терпеть, и само предвосхищение пыток наполняет мои штаны мочой – уж не обессудьте. Партизан – это не про меня.