И, конечно же, создавая очередной новый мир, строители не считаются ни с чем, они не жалеют ни себя, ни других. Но так себя ведут не только очередные строители, но и защитники старого мира, на фундаменте которого будет возникать это нечто иное, и новое ли? И ради своей мечты, ради своего мира все иногда готовы на что угодно… И уже-готовые, они смогли преодолеть предопределенность, предопределенность тех, кому без мечты уготована участь удобрения, мирка на окраине мира, забытого захолустья, ресурсной базы для тех, кто сейчас что-то строит в том настоящем значении.
И любые строители, и даже те, кто, возможно, устал – они смогли создать новый мир пирамид, и такой мир – это памятник их величию, величию тех, кто смог бросить вызов смерти, и стал бессмертием в том, другом мире. Но такое является действительным только до тех пор, пока проект строителей – это вызов смерти. Когда же акт вырождается, когда он коченеет, тогда такое может воспроизводить нечто обратное… таковому. И это нечто то, что становится противоположным бессмертию, оно становится чем-то дурно пахнущим очередным декадансом, а точнее, тем, что в последующем станет удобрением для других новых строителей других миров, но обязательно «миров блага и закона», допустим чего-то на букву «Ш».
И действительным строителям безразлично, что об этом всем их строении, и о них в том числе, будут думать после. Им безразлично, что завтра кто-то скажет, что «это было зря…». Что все опять же поглотит мещанство и скотство… И что завтра их идеализм будет казаться глупостью… А что не глупость? И что является тем, ради чего стоит жить?
Конечно, возможно, потомки или «те, кто идет следом» смогут двинуться дальше… Очень возможно… Но в какой-то момент мечта угаснет, мутирует, обрастет разным… И что дальше? И тут вопрос открыт… «А создали ли создатели очередного мира какой-то действительно новый мир – или они осуществляли только очередную надежду на такое?»
Но после очередного разочарования и разложения, после цикла катастроф существует ли надежда? Надежда создать нечто не просто следующее, а то, что действительно будет превышать то выродившееся скотство, в котором оказались очередные недобитые потомки мечтателей-пилигримов? И если мышление тождественно бытию – то, увы, надежды нет, но если «мечта» – это нечто, что посильнее причинности, то вопрос все же открыт…, и будет открываться вновь и вновь, с каждым новым поколением особых мечтателей…
И всегда существует предопределенность, существует какая-то заданность, то, что налагает ограничения. Но почему-то человек способен помыслить нечто то, что противоречит такому происходящему. И, конечно же, всегда можно утверждать принцип историзма, обусловленности, связи с тем, что было до. Но все же это не отменяет загадочную способность обрывать все определенное, входить в состояния вдохновения, влюбленности, сверхмечтательности…