Она ничуть не удивилась.
— Я знаю, — вытянув руку, коснулась моей ладони. — Вот если бы только он сам смог признать это.
Что с нами выделывал этот поэт?
— Хватит уже, Йекта, — предупредил я. — Думаю, стоит перейти от анализа характеров к чему-нибудь другому.
Он сделал вид, что не услышал моих слов, и, поскольку алкоголь уже начал приятно согревать его, продолжал рассказывать Евгении обо мне:
— В молодости я написал для него одно четверостишие.
Что за черт? Я понятия не имел, о чем он говорит. Но Евгения уже заерзала от нетерпения.
— Неужели? Может, прочтешь? — предложила она.
Недурно. Даже если бы Евгения попросила его не читать, Йекта и тогда бы прочел свой стих. Можно было понять это, только взглянув на его лицо. Я же чувствовал себя немного странно. С одной стороны, было любопытно услышать, что он там про меня написал, с другой — непроизвольно обнаружил себя в центре всеобщего внимания. Впрочем, нашему поэту было далеко наплевать на мои чувства, и он начал:
«Он полон ярости, он — бешеный дикарь,
Но в то же время очень нежен, беззащитен…
Не словоблудие он положит на алтарь,
А слезы детские — по ним о нем судите…»
По правде сказать, мне это даже понравилось, но я не подал виду.
— Когда, черт возьми, ты это написал?
— Еще в лицее, в последнем классе…
— Понятия не имел.
— Да я же тебе никогда не читал…
— Прекрасные слова! — прошептала Евгения. — Особенно про ребенка в слезах. Мне это сравнение больше всего понравилось. — Она отняла свою руку от моей и как бы не всерьез упрекнула: — Я не знала, что ты умеешь грубо выражаться, Невзат!..
— О-о-о, видела бы ты его в молодости! Он матерился как солдат! Все время с кем-то ругался и дрался.
Похоже, сегодня Йекта собирался окончательно застыдить меня.
— Да если бы! Самым большим драчуном у нас всегда был Демир.
— Чушь собачья, — сказал ветеринар. — Это ты всегда попадал в передряги, но из-за того, что я был самым крупным из вас, влетало именно мне. Это меня постоянно вызывали к директору.
— Представляю, какими вы были в школе, — захихикала Евгения и снова потянулась к бокалу с ракы. — Давайте выпьем за вас троих.
— За нас! — повторил Йекта. Язык у него и правда немного развязался. — За наше детство… И ушедшую молодость… За разбитые мечты… За угаснувшие воспоминания…
Наконец-то пропала вся фальшь. Мы стали самими собой, позабыв ненадолго о прошлом и позволяя эмоциям свободно разгуливать. Их было так много, что никто из нас долгое время не отваживался заговорить. Опять пришлось отдуваться Евгении.
— Итак, Йекта, — сказала она, взглянув затуманенными от ракы глазами на нашего трубадура. — Момент настал.