– Нет. Я заберу детей и сегодня же уеду,– упрямо ответила я, пытаясь унять обиду, бушующую в моем ошалевшем мозгу. – Этот чертов Мамонт мне изменил. Нахально. Напоказ. Потому что не любил меня никогда. НИКОГДА.
– Я дам тебе машину, девочка,– устало вздохнул доктор.– Куда ты уезжаешь хоть?
– Не скажу. Простите. Это больше вас не касается.
Это больше не касалось никого, кроме меня.
Глеб Седов
Если бы пару месяцев назад мне сказали, что я стану отцом – я бы рассмеялся в лицо тому идиоту. Если бы он сказал, что я стану отцом четырежды – я бы сломал ему руку и вырвал язык.
– Да беги ты уже, придурок,– обиженно пробубнил Борисыч, которого я подкинул в воздух в порыве восторга своего ничем не объяснимого.– Она ведь уедет.
– Не отпущу,– улыбаясь, словно слюнявый идиот, пообещал я.– Слушай, а нам это… Ну, того. Можно теперь или до рождения малышей табу?
– Идиот,– фыркнул врач и снова схватился за ремень.
Я стартанул с места, при этом нащупав в кармане маленькую бархатную коробочку. Ну, да, кольцо там. Я его купил сразу, как только получил свидетельство о разводе. Еще удивлялся, на фига. Только что одно ярмо сбросил… Шел мимо ювелирного отдела, увидел в витрине кольцо, поддался порыву. Оно показалось мне идеальным, достойным матери моих детей. Купил, а потом засомневался. Я не хотел больше несвободы. Или хотел. Мне кажется я схожу с ума. И причина у моего безумия одна. Она вывалилсь из торта в синем платье семь лет назад. И именно тогда я ее возненавидел, потому что не мог забыть.
– К Альбертовне,– приказал я Мишане,– и останови возле цветочного. Я кажется женюсь.– Слушай, как думаешь, когда предложение делаешь, надо на одно колено вставать.
Тьфу ты, мать твою. Что я несу? Какие колени? Нашел у кого спрашивать.
– Думаю, шеф, что в вашем случае, достаточно того, что вы вытащили голову из песка,– хмыкнул мерзавец. Точно его уволю.
К дому Альбертовны мы подъехали спустя два часа, за которые я пять раз уволил Мишаню, пять раз его принял обратно, купил три букета, потому что все они мне казались неидеальными, выпил стакан виски для храбрости. И словил парочку панических атак, о которых не вспоминал с детства.
Дверь оказалась открытой. Альбертовну я нашел в кухне, яростно рубящей капусту огромным ножом. Она услышала что я вошел, повернулась в мою сторону и я понял – мая названая мать плачет. От этого тесак в ее руке показался мне еще более зловещим.
– Где Прасковья? – обмирая, поинтересовался я.
– Они уехали, Глеб. Самолет улетел полчаса назад,– выдохнула женщина, воспитавшая меня долбачом, просохатившим свое самое большое счастье бездарно и глупо.