Записав приговор Королевы, хроникер закрепил его печатью, отображающую белого раджигара, эмблему династии Гайдов, которую Шера не стала менять. Потом Орвису вручили помилование и освободили руки. Те члены совета, что сидели ближе к двери, уже начали подтягиваться к выходу. Вергар Раведж уходил последним. Проходя мимо Орвиса, он бросил ему полный ненависти взгляд, а тот ответил недоброй улыбкой.
– Благодарю вас, Ваше Величество. Ваш голос был решающим, и вы спасли меня, – осторожно сказал Орвис, когда все вышли из зала.
– Я сделала это не ради тебя, – отрезала она, и он вздрогнул. – Я очень поздно выполнила просьбу твоего отца, который умолял меня и Совет сохранить за тобой право остаться в королевстве. Ты ведь понимаешь, что не всякая причина заставит умолять такого человека, как твой отец. Скажи мне честно, ты ведь не отрекся от своих взглядов?
Он промолчал. Королева внимательно и долго смотрела на него, потом едва заметно улыбнулась.
– Это все девчонка, ты ради нее это сделал, верно? Тебе повезло, что ты встретил ее.
– Вы же знаете, что когда-нибудь будет так, как я говорил, – бросил напоследок Орвис.
– В этом я не сомневаюсь, – прошептала себе под нос Королева Шера, но острый слух сара услышал ее слова.
***
Сжимая в руках свернутый в трубочку лист с собственным помилованием, Орвис подмигнул охраннику, который опешил, увидев его без наручников. Он спустился в пустой холл, толкнул двери и вышел из дворца, полной грудью вдыхая бодрящий вечерний воздух. Еще никогда сладости с рынка, вода Солиама и дым из печных труб не пахли так сладко.
Главную площадь украшали фонари с разноцветными стеклами. Их свет падал на большую сцену, где шел спектакль под открытым небом: два воина Соларема сражались за сердце девушки. Мужчины с излишним рвением скакали по сцене с бутафорскими мечами и перебрасывались остроумными оскорблениями, пока дама их сердец картинно закатывала глаза, и подбегала то к одному возлюбленному, то к другому. Спектакль смотрели с десяток человек, многие проходили мимо, бросая пару монет в большую шляпу, лежавшую на ступенях.
Когда-то на этой сцене стоял и Орвис. Он был полон сил и уверенности, и в нем начисто отсутствовал страх. Вокруг трибуны тысячи его соотечественников слушали каждое его слово. Молодой сара был их пророком, мессией, который вел их новый мир, где не будет власти королей.
Позже эта сцена стала для него эшафотом. Стоило закрыть глаза, и он слышал скрип резинового фартука и тошнотворное хлюпанье крови от поцелуя его спины с кнутом. Запах свежей древесины, к которой он прижимался лицом, когда его избивали, до сих пор безошибочно воссоздавался в носу. Теперь на месте кровавого ритуала плясали актеры, а зрители, со смесью восторга и ужаса наблюдавшие за наказанием Орвиса, с тем же интересом следили за любовной драмой героев.