Но её терзало. Душу. Он не понимал что именно. Всё было как обычно: лес, который он так любил, приближающийся приют, ставший ему самым родным местом в мире и его умиротворяюще прекрасный сад. Царила тишина, так было всегда, в этом месте совершенно нечему было создавать непокой. Тогда что же его так тревожило? Ему казалось, что, в этот раз, войдя в ветхое, но ухоженное здание приюта ничто не останется как прежде. Он вошёл.
Этого не может быть…
Просто не могло такое случиться с ним… Почему сейчас в этот самый обычный ничем не примечательный день? Как..?
За что?
Он обнажил свой меч, подаренный ею. До боли дорогое додзё источало зловещее беззвучие. Озябшее тело её лежало у его ног. Голова чуть дальше. Аккуратно стояла, обращённая прямо на него. Он смотрел ей в глаза сквозь прикрытые веки её голого лица. Прекрасная и немногословная. Бледное девичье личико стало ещё бледнее в контраст багряной сырости, заполонившей татами.
Она его всё.
Воспитала, растила непослушного, но любящего оборванца, она дала ему всё, о чём только можно было мечтать в этом озлобленном мире: кров, заботу, сытость, дисциплину, защиту. Подарила ему, наивному глупцу, долгое будущее.
Но как она могла не попрощаться с ним, зная, что провожает его в последний раз… Зачем ему это долгое будущее если смысла в нём без неё не существовало.
Юноша отвёл прикованный к хладному лику взгляд. Меч дрожал в крепко сжимающей его руке. Он оббежал весь приют, растаскивая кровавый след, вышел в сад, пробежал окрестности. Но виновника как не бывало. Словно бы никто никогда и не входил в их тихую обитель.
Он вернулся в додзё. Глаза промокли, сердце скорбело, а душу рвало на части. Неуверенный оцепеневший простоял так в багряной луже по меньшей мере с час. Но оставленное на токономе у свежесобранной икебаны письмо дождалось его внимания. Он подошёл совершенно не спеша.
Эту икебану он собрал для неё вчера, он всегда собирал их только для неё, даже зная, что им не суждено было порадовать её глаз. Трепетно с самыми искренними чувствами из первоцветов и веточек. Но он отвёл взгляд, вытер глаза и поднял идеально свёрнутую записку. Развернул.
Как же долго он этого ждал. И вот, наконец, получил.
Вот только, не думал, что случится это именно при таких обстоятельствах… На глаза вновь подступили слёзы, которые он поспешно утёр запястьем. Сложил посмертную записку, положил её под одежду поближе к груди и глубоко вздохнул в знак принятия оставленного для него на бумаге послания – бремени, с которым она заставила его жить.
Он обернулся, в последний раз попрощавшись взглядом с горячо любимым местом. Тело её теперь покоилось у корней старого разросшегося ясеня. С полным пониманием случившегося он ушёл преисполненный горем, затаив любые сожаления, обиды и злобу в самые далёкие закрома.