А впереди, по полю на противоположном берегу, напрямую без дороги, чёрной грязной громадой сползал к реке танк. Дойдя до переправы, танк остановился и завертел, из стороны в сторону, квадратной башней с задранным вверх коротким стволом пушки – будто принюхивался, ища цель. Затем открылся люк, и над командирской башенкой показалась голова танкиста. Сержант, быстро навёдя на него пулемёт, послал очередь и сразу ещё одну – вдогон. Танкист тут же скрылся, захлопнув за собой створки люка. Пули прошли мимо – понял с досадой пулемётчик. И через мгновение ощутил, как сжалось сердце: ствол танковой пушки, немного повернувшись, уставился прямо на него. Что-то тяжёлое двинуло землю. С силой толкнуло назад пулемёт. Чёрный сноп земли, вырвавшийся впереди из ската взгорка, закрыл свет. Будто ватой заложило уши. Резко поднявшись, стряхнув с плеч набросанную взрывом землю, сержант толчком вернул пулемёт на место. В голове колокольным эхом гудел набат. Танк стоял на прежнем месте, – вероятно, наводчик корректировал прицел, а по позиции с берега работало уже не менее двух немецких пулемётов. В иступлённой ярости, сержант ударил по танку мстительной очередью, метя по смотровым щелям. Пулемёт осёкся, прервав очередь – замолчал. Сержант ещё раз резко нажал на спуск – пулемёт молчал. «Перекосило ленту в приёмнике…» – догадался он. И тут, какая-то неведомая, страшная сила, грубо вжав его в затыльник пулемёта, больно ударила по спине тяжёлыми комьями земли; лишив воздуха, замутила сознание.
Он не знал, сколько прошло времени, пока к нему не вернулось сознание. Вяло приподнявшись на слабых руках, мутным рассеянным взглядом уставился вперёд. И низина, и заросли, и поле за рекой будто плыли в слепом тумане. Лишь солнце, уже почти коснувшееся горизонта, слабыми лучами пробивалось сквозь пелену этого тумана, последним светом прощаясь с этим миром.
Всё что можно и всё что нужно было сделать – было сделано. И он, повинуясь привычке доводить каждое дело до конца, слабеющими пальцами открыл крышку короба пулемёта, вытянул оттуда замок и отшвырнул его в сторону. Окончательно размылись грани реальности. Боль притупилась, и тело стало каким-то невесомо лёгким. Время, властное над всем в этом мире, перестало существовать – растворившись в вечности. Теряя последние искры угасающего сознания, он прижался к пулемёту, ощутив, как вдавился в грудь твёрдой текстолитовой гранью пенал медальона, висевший у него на шее. На бумажном вкладыше, тугой скруткой вложенным в этот пенал, чёткими прямыми буквами было выведено имя пулемётчика: «Пчельников Андрей Никитович».