Кем я была все эти дни? – с ужасом осознала Аня. – Я превращалась в безликую тень… Мое место здесь, в Резервации. Только здесь я чувствую себя живой. Потому что здесь нужно выживать, плыть против течения.
Она посмотрела на Мирру и поняла, что держит подбородок высоко. Смотрит не исподлобья, не боится быть пойманной, не стесняется быть собой. Она поняла, что возвращается домой.
Когда все кончится, – поняла Аня, – я не захочу уезжать отсюда.
Машину затрясло. Кусок бетонированной дороги кончился – дальше, во тьме, лежали лишь две колеи, продавленные в песке и напоминавшие стиральную доску. Под днищем автомобиля заскрипел, зашаркал песок. Словно бы машина не ехала сама, а ее тащили вперед невидимые цепи. И остановиться, дать задний ход, теперь уже было невозможным.
Мы рыбки в ночном океане, – сонно подумалось Ане. – Две маленькие глупые рыбешки, попавшиеся на крючок. Нас вытянут из темной воды и, в ожидании разделочной доски, бросят задыхаться. Но мы будем еще живы, когда скользкие от крови руки прижмут нас посильней и возьмутся за нож. Все наши желания, вся наша решимость выплеснутся из нас, когда острие разделочного ножа вспорет нам животы. Нас приготовят на раскаленной сковороде и подадут в соусе. Хищникам. Таким, как Плеймн и Гаспар. Вечно голодным до дешевых глупышек, как мы.
Веки тяжелели, но Аня не хотела засыпать. Ей казалось, что если она уснет, то уже не проснется. Мирра с безумным упорством вела скрежещущую машину вперед, давила на педаль и вжималась в рулевое колесо до белых пальцев. Им нужно было остановиться, переждать эту ночь, но Аня знала, что предлагать такое разгневанной женщине за рулем было безумием. Еще немного и машина увязнет в песке. Один неверный поворот – и им придется тащиться пешком. Но Мирра должна учиться на собственных ошибках. Словами и предостережениями ее было не остановить.
А снаружи все громче завывал ветер и по стеклу стучали острые песчинки. Звук этот был похож на шкворчание раскаленного масла. Когда Аня была маленькой, отец по утрам жарил ей сырники на чугунной сковороде. Собирал в ее потрепанный ранец тетради и книги, и бережно укладывал пластиковый контейнер с едой. А она гундосила, что снова придется есть эти дурацкие сырники. Подрумяненные, с затвердевшими комочками творога внутри.
Поразительно, – подумалось ей, – какой глупой я была тогда. И поразительно, насколько поглупела с той поры. Как сильно тогда я должна была ценить жизнь. Каждый ее момент. И сейчас. Я должна ценить ее еще больше. Но я иду на поводу у свихнувшейся женщины, которая волочет меня в самую сердцевину тьмы. Когда я перестану чувствовать вину за то, что просто выжила? Что еще не сдохла и дышу? Я никому не должна. Но раз за разом раздаю эти ебучие долги!