–Ты же знаешь, что садиться в машину к незнакомым людям плохо? – не поворачиваясь, задала вопрос Аня.
–Знаю, – ответил мальчуган.
–И чего тогда?
Он пожал плечами. И протянул руку:
–Десять баксов.
Мирра усмехнулась и достала два смятых пятака. Сунула в мальчишечью ладонь.
Нас окружают одни проводники, подумалось ей.
– Ну, давай, показывай, где тут теперь рынок, – сказала Аня, глядя, как паренек прячет деньги в карман.
–Налево, до следующего перекрестка, а там через дворы, – он помолчал. – Ты сказала – “теперь” … жила тут раньше?
–Жила, – кивнула Аня. – Когда-то давно…
Мирра развернула машину на перекрестке и они покатили вниз, по засыпанной песком дороге. Справа, отгороженная кривым чугунным заборчиком, потянулась унылая, высушенная солнцем, аллея. Когда-то по ней гуляли влюбленные – местные называли ее тенистой, потому что тут росли развесистые платаны, загораживающие своими ветвями солнце. Из динамиков на столбах неслась тихая музыка, и цветы пестрели на клумбах, возле которых, словно стражники, стояли гипсовые статуи горнистов. Теперь от этой красоты не осталось и следа – только песок и пеньки от деревьев, торчавшие из него кривыми зубьями. И это увядание чувствовалось в резервации во всем, в каждой молекуле этого песчаного мира – иногда людям, приезжавшим сюда впервые, становилось от этого трудно дышать. Резервация хватала их за горло – костлявая королева-мать, выебанная пузатая сука, с оскалом во все свое желтушное лицо. Хватала крепко и уже никогда не отпускала.
–Раньше в той стороне был парк развлечений, – сказала Аня. – Помню, мы бегали туда детьми, чтобы полазить по ржавым каруселям.
–Теперь там рынок, – подал голос мальчуган.
–Вот как, – кивнула Аня сама себе. – Столько лет прошло…
Детство кончилось, когда ей стукнуло семь. И все, что она отчетливо помнила, так это то, как ей не хотелось возвращаться домой. Отца больше не было, а мать снюхалась с этим проклятым индейцем. И все пошло по пизде.
Она поглядела в зеркальце. Пацан сидел сзади, глядя в окно. А индеец сидел с ним рядом, положив свою масляную руку ему на худое колено. Так он делал и с Аней, когда ей было семь. А потом начал залазить к ней в трусы.
Дети в гетто никогда не были счастливы. Пищащие цыплятки, беспомощный пушистый выводок. Любой взрослый мог подойти к ним и сделать то, что хотел. Свернуть цыпляткам шею.
«Нам нечего вспомнить из детства, как остальным, – подумалось ей. – Для нас, быть ребенком, означало настоящий кошмар, из которого хотелось поскорее выбраться»
–Ты ходишь в школу? – спросила она мальчишку.