Порой наши желания сталкиваются с препятствиями. Кто-то другой выпил последнюю газировку в холодильнике; бывший круглосуточный магазин теперь закрывается в полночь; у моего друга лопнула шина; собака съела мою домашнюю работу; самолет вылетел с тридцатого гейта секунду назад; рейс отменили из-за снежной бури в Саскатуне; у нас проблемы с компьютером, и мы не можем запустить PowerPoint; я оставил бумажник в других штанах; вы неверно прочли дату дедлайна; наш рецензент нас ненавидит; она не услышала о вакансии вовремя; бегун на соседней дорожке быстрее меня; и так далее, и тому подобное.
В таких случаях одно лишь наше желание, хоть оно и подталкивает нас, не принесет нам желаемого. Оно нас подталкивает в определенном направлении, но мы маневрируем внутри живого лабиринта, доступные пути в котором диктуются всем остальным миром, а не нашими желаниями. И так мы волей-неволей, но не свободной волей-неволей, передвигаемся внутри лабиринта. Совокупность давлений, и внутренних, и внешних, совместно диктует наш путь в этом безумном живом лабиринте под названием «жизнь».
В этом нет ничего особенно таинственного. И, я повторяю, нет ничего таинственного в идее, что часть давления – это наши желания. Однако нет смысла повторять, что помимо этого наши желания каким-то образом «свободны» или что наши выборы «свободны». Они являются результатами физических событий внутри нашей головы! Что тут свободного?
Нет никакой свободной воли
Если кобель унюхает суку в течке, у него появятся определенные сильные желания, которые он очень стремительно попытается удовлетворить. Мы очень явно увидим эту стремительность, и если на его пути встанет преграда (например, забор или поводок), нам будет больно отождествлять себя с бедным животным, рабом своих внутренних порывов, ведомым абстрактной силой, которую он совершенно не понимает. Это горькое зрелище – яркий пример желания, но свободно ли оно?
Откуда бы у нас, людей, взялось что-то, превосходящее эту собачью жажду? У нас тоже есть сильные стремления – и в сфере секса, и в более возвышенных сферах жизни, – и когда наши стремления удовлетворены, мы достигаем в некотором роде счастья, но если нам помешали, мы отчаиваемся, как та собака на коротком поводке.
О чем же тогда вся эта болтовня вокруг «свободной воли»? Почему столь многие люди настаивают на этом помпезном прилагательном, зачастую принимая его за венец человеческого великолепия? Что мы получаем, что мы получили бы, если бы слово «свободный» было верным? Если честно, я не знаю. Я вовсе не вижу в этом сложном мире места для «свободы» моей воли.