— А мне пофигу, — втягивает в себя воздух. — Мне тебя может продуть
еще надо?
— Только попробуй! — взвиваюсь, толкая руками дверь. — Обезьянник
свой продувай!
— Ты меня услышала.
— Мне не десять лет, — говорю ему членораздельно, обернувшись через
плечо. — И даже не одиннадцать.
Эти слова сжимают сердце.
Когда мне было десять, ему было столько же, сколько мне сейчас, и он был
далеко. Служил на своей Камчатке, там где в туалет ходят по веревочке, а
письма… идут месяцами…
Я думала, он вернется. Ко мне. К нам с бабулей. А он… Вернулся, когда
мне было пятнадцать. И принялся командовать, будто я без него до этого в
жизни разобраться не могла. Я о ней все знаю. Сначала родился, потом
пригодился. А в промежутках хотелось бы быть самой собой!
Повернув голову, выгибает бровь:
— А сколько тебе? Напомни, е-мое?
Этот сарказм давно не бесит.
Судя по всему, для него я навсегда останусь ребенком. Даже когда
морщины на его упрямом лбу станут глубже, и борода поседеет. Я останусь
ребенком, потому что у нас есть только “мы”, и больше никого на всем этом
чертовом свете.
Плюс ко всему, для него я ребенок, потому что у него нет собственных. Вот
в чем все дело.
Он достоин! Достоин своих детей. И семьи. Но с таким дураком кто будет
связываться?! И кобелем. Думает, я не знаю? Он пол моего универа пере…
имел!
— Посчитай, — советую ему. — Вроде ты умный. Был. Вчера.
— Сгинь, — рычит. — Пока в обезьянник не затолкал.
— Спасибо, — бросаю в сердцах. — За сочувствие. Чтоб тебе так дети твои
сочувствовали…
— И тебе спасибо, — выговаривает он. — За то, что у меня на пузе еще
один седой волос!
На пузе! На “пузе” у него бельё стирать можно!
Ступив на подножку, выпрыгиваю из машины.
Мышцу на ноге сводит от боли, но не настолько, чтобы об этом плакать.
“В рубашке родилась”, — мне так с пяти лет талдычат.
С того дня, когда выжила. Мы выжили. Я и Глеб.
Хлопнув дверью, иду к своему подъезду.
— Люба, — слышу за спиной.
Остановившись, закатываю глаза.
— Приеду. Проверю. Спать топай.
Сделав глубокий вдох, советую:
— Валидол захвати.
Дернув подъездную дверь, захожу внутрь и обессиленно тащусь к лифту.
На подкорке... яркие зеленые глаза мужчины, о котором... уже полгода
мечтаю перед сном. И во время. И который... для меня слишком взрослый, чтобы я вообще хоть как-то могла его потянуть. Я даже не знаю, о чем с
ним можно говорить. Дольше семи секунд.
Войдя в квартиру, плюхаюсь на пол.
Я и о себе-то ничерта не знаю. Кто я? Где я? Зачем?
— Чтобы было, — мертвым голосом цитирую своего придурошного брата.
Глава 7. Люба
— Ты куда в субботу делась-то? Касьянов рвал и метал.