— Куда укусила? — спрашиваю, расстегивая свою олимпийку, и
набрасываю ее поверх малиновой куртки.
Переводит на меня глаза и, поджав губы, тонким голосом говорит:
— За ногу… только… не трогайте, вы же не врач…
Слышу смешок Чернышова за спиной, и смотрю на свешенные с багажника
ноги, обтянутые чем-то, напоминающим замшу. Выглядят они ни фига не
детскими. Узкие лодыжки, ненавязчиво переходящие в округлые голени, колени и бедра, до середины прикрытые юбкой.
— С чего ты взяла? — спрашиваю вежливо, замечая следы зубов а на
плотной ткани левого сапога, прямо под коленом, в районе голени.
Я не врач. Но я служил в армии в звании офицера и, в случае
необходимости,
мог
бы
совместить
искусственное
дыхание
с
иммобилизацией открытого перелома, используя перочинный нож и
долбанную зубочистку.
Видимо, эти сапоги ее и спасли, но там под ними может быть повреждение
мышц или связок. Смотря как эта тварь ее ухватила.
Закусив губу, девица хлопает ресницами и, в ответ на мой вопрос пожимает
плечом, а потом смотрит на Руса и обращается непосредственно к нему:
— Вы мэр, да?
Сложив на груди руки, смотрю на Чернышова и выгибаю брови.
— Кхм… — потирает он заросшую челюсть. — Да.
— Можно с вами сфотографироваться? — просит она. — Для моего
инстаграма. Я его развиваю, ну знаете…
Положив на бедра руки, смотрю на свои кроссы, чтобы не ржать в
открытую, потому что Чернышов сейчас в реальном ступоре.
Не думаю, что он когда-нибудь делал селфи. Если он фотографируется, это
всегда, как на памятник.
После минутного зависания, Рус прячет в карман телефон и спрашивает:
— Как тебя зовут?
— Люба… — полушепотом отвечает она, кутаясь в мою олимпийку.
Я тоже чувствую холод, поэтому дую на руки и прячу их подмышками.
— Существует такое понятие, Люба, как частная жизнь, — ораторствует он.
— Ее неприкосновенность важна для любого человека, в том числе для
мэра.
— Ммм… — закусывает она губу. — Тогда извините…
Отведя глаза, смотрит на свои ноги. И выглядит это так, будто она просит
его задвинуть это дерьмо кому-нибудь другому.
— Какого?.. — тянет Чернышов.
Проследив за его взглядом, оборачиваюсь и, запрокинув голову ржу, потому
что на маленькую парковку въезжает белый фургон с эмблемой первого
телеканала города, а вслед за ним — полицейская “Нива”.
Глава 2. Романов
Пресс-фургон выпускает наружу оператора и знакомые темно-бурые
соболя. Пока плывут к нам, с наслаждением изучаю их хозяйку.
Я охрень как отвык от зрелой самодостаточности. Разговаривать с
женщиной на одном языке и уровне эрудированности — это как запивать
лобстера охлажденным “Дом переньеном”, а когда у нее язык еще и