– Не хошь, но придётся, – она не смотрела на меня. – Ты родишь его, и степь запылает чёрным огнём проклятых. Думаешь, старухе невдомек? Нет, я знаю, что вы задумали. Мой хасттан умрёт, потому что ты слишком горда, девка, а наш хаст самонадеян! Я не вижу, но я знаю, как знала с самого детства, что степь нашепчет мне смерть с приходом той, что обманет степь.
– Я не смогу обмануть степь, это никому не под силу.
– Ой ли! – неожиданно рассмеялась она, и от этого смеха стало жутко и холодно, словно это не солёные капли только что сползали по спине, рождённые дневным жаром, а ночные страшные сны пришли за мной. – Так и не обманула? – теперь старуха смотрела прямо на меня. – Ты должна была помереть, а живёшь да ходишь по земле. Ты должна была молчать да слушать, а говоришь. Тебя быть не должно, а вот она – жена и мать!
– Я не жена, – сглотнула, вспомнив тело Ирвира на земле.
– Жена… Да неужто! Степь хотела обмануть, а она сама тебя развернула и вона что вытворила! Жена ты, девка, ещё как жена. Чья только – не знаю, не вижу. А ребёнка вижу. Родишь до того, как жар придёт, будет воином, все исполнит, что ему мать степей пообещает. Нет, сгорите оба в пламени чёрном. Земля, она такая, сегодня смотрит на тебя да радуется, а назавтра ненавидит так, что рождаться не стоило.
Она замолчала. Я тоже молчала, понимая, что не так уж и много могу позволить себе рассказать. Молчание – мой дорогой металл, моё золото, моя защита. Скажи я хоть слово против того, что могу, и нет больше жизни. Меня убьют, даже не смотря на то, кто я.
– Я в гареме хаста, – горечь все же змеей прониклась в голос. – Как мне родить, как спастись, как выдержать здесь?
– Кровью младенца поклянись, что не тронешь мой дом, – неожиданно жёстко произнесла Нараза и схватила меня за руку.
– Кровью и сердцем моего нерожденного сына, жарким степным солнцем, быстрым ветром клянусь не рушить твой дом и то, что создано твоими руками, – быстро ответила ей.
Она долго вглядывалась в меня, ища признаки обмана. Но их не было. Врать старой женщине – последнее дело!
– Принимаю твоё слово и отдаю тем, кто ушёл, – ритуальная фраза упала тихо, но обрубила мне все пути. Теперь не обмануть, не предать. – Хаст захочет тебя. Он жесток с гаремными служками. Ночь с ним лишит тебя младенца, уж поверь. Да и потом ты долго на ноги не встанешь, будешь плакать и о смерти просить.
Говорила она спокойно, словно и не было в этом ничего особенного. И да, я понимала, что воины могут быть грубы и порой жестоки, но… Перед глазами встали те девушки, что танцевали для мужчины, когда мы только вошли в гарем. Нет. Противно.