— Не знаю, как человека, тихо отвечаю я. Я брата убил.
— Беркут был тебе братом? усмехается Кирсанов и дружески хлопает по гипсу.
— А то ты не знал… И чего играет, сука?
— Я не об этом.
— А я об этом.
— Мы с тобой всегда на разных языках говорили.
— Да, мне похуй, что приперся? не выдерживаю, грублю.
— По делу, Ольгович, не плачь только, что Славку-маньяка потерял, издевается Кирсан.
Я смотрю на него и холодно усмехаюсь. Ну давай, сука, беси меня.
Довольная рожа растянута в улыбке. А потом улыбка резко исчезает.
Он сует руки в карманы, еще раз оглядевшись, начинает перекатываться с носка на пятку, до дичи меня раздражая. Еще присвистывает какую-то бесящую хуйню, вроде немецкого марша.
— Что за дело? не выдерживаю я.
— Бабка Беркута копыта откинула. У него дочь осталась. Беленькая такая, глазастенькая. Милаха. Прям, как ты.
— Анечка? выдыхаю я.
— Да. Знаком?
— Лапа знакома. Где ребенок?
— Со мной.
Я резко встаю.
Нет, Кирсан отец опытный, я просто не хотел… А может наоборот нужно показать девочке, что папа умер, и я его похоронил?
Я замираю, глядя на внедорожник, откуда один из охранников Кирсана выводит маленькую девочку в сером пальто и белых сапожках.
— Беркут в детский сад и школу ее не отдавал. Она немного одичавшая. Людей боится, ничего не говорит, поясняет Кирсан.
Анечка отрывается от охранника Кирсана и бежит мне навстречу. Радостная, улыбается. Действительно милаха. Беленькая, симпатичная. Бежит ко мне, видно, издалека приняв меня за отца. А потом понимает, что я не папа. Останавливается, с опаской меня разглядывая. Я делаю шаг к ней навстречу и присаживаюсь, чтобы быть с ней на одном уровне.
Протягиваю руки.
— Я родной, говорю я ребенку, я твой дядя.
Аня хмурит бровки, как мы с Беркутом. Заглядывает за мою спину, на могилу.
— А почему красиво? очень медленно подходит ко мне. Боялась, робко совсем,. Но идет навстречу. Я жду, пока не достигает моих рук. Аккуратно беру ее к себе, и с Анечкой на руках поднимаюсь. Она боится. Пока боится. Она еще не знает, что дядька может заменить отца и стать самым близким человеком. Я-то знаю.
Аня пахнет клубничной жвачкой, кажется хрупкой и малюсенькой. Еще и легкой, так что я почти не чувствую в ребрах боли.
А Кирсан сказал, что людей боится. Вижу немного ошарашенную морду Михалыча. Он удивлен. Чему удивляться,. Это мой ребенок.
— Папа твой умер, поэтому так красиво. Вот, цветы ему купил, вздыхаю я, показывая Анечке могилу Беркута.
— А как это, умер? удивляется девочка, как мама? На небе?
— Его больше нет с нами.
— А с кем он?
— С дедом и твоей бабушкой.