Старая шорка курила трубку, сидя по-турецки на пороге своего дома. Говорить она была расположена ещё меньше, чем дети, реагировавшие только на Ленина. Из того, что я ей говорила, она кое-что понимала, но сама ни разу за всё время, что я прожила у неё, не произнесла ни единого слова по-русски, она даже имени своего не назвала, и я стала звать её просто «баушка».
Свою кошку она подзывала с порога скрипучим, прокуренным, лишённым ласки голосом: «Кэц! Кэц! Кэц!».
Эту бабушку можно было легко представить в вигваме среди индейцев, но она жила в потемневшей от времени бревенчатой избе, состоявшей из комнаты с нештукатуреными стенами, дощатым некрашеным полом и длинных, пустых, с узким оконцем сеней, причём сени не были пристроены, как в русских избах, а составляли единое целое со всем срубом.
Единственная комната служила ей и кухней, и спальней. В ней стояло две кровати: одна двуспальная – у окна, вторая узкая – у порога. По всей видимости, старуха всегда держала постояльцев: на узкой койке спала сама, а на широкой у окна – квартиранты. Столов тоже было два, на хозяйском стояла посуда из почерневшей от времени бересты, в чёрной миске лежало, не растекаясь и не вызывая аппетита, нечто осклизлое, напоминавшее по цвету и консистенции сметану.
Печки тоже было две: кирпичная, а рядом – круглая металлическая буржуйка. Жилище довольно убогое и мрачное, но директор успокоил меня перспективой скорого переезда в новый дом, который вот-вот должны были достроить.
Все шорские дома обнесены забором из положенных горизонтально жердей – никакого штакетника или какого-нибудь вертикального частокола там не встретишь, кроме, разве что, плетней. Что характерно, калиток там тоже нет: просто в одном месте верхняя жердина снята, чтобы не слишком высоко было перелазить.
Моя старушка, несмотря на кажущуюся ветхость, перемахивала через жерди с кошачьей ловкостью и вообще была на удивление легка и проворна, как лермонтовская Ундина, только песен на крыше не пела. Мне иногда начинало казаться, что баушка владеет, сама того не подозревая, способностью телепортации: её можно было видеть почти одновременно в разных местах – вот она сидит, как вождь краснокожих, с трубкой в зубах на пороге своего дома, а через мгновение она уже куда-то чешет по ту сторону забора…
Наверняка, она была язычницей: противоестественно, живя среди первозданной природы, не поклоняться какому-нибудь божеству. Я всюду искала взглядом что-нибудь похожее на деревянного или каменного идола, но тщетно: ничего подобного ни в доме, ни во дворе обнаружить не удалось…