— Ваш французский великолепен, месье.
— Мне показалось, что так вам будет удобнее. Я оказался прав?
Она согласилась, сообщив о своих французских предках из Луизианы, а потом спросила:
— А по-итальянски вы говорите столь же свободно?
— Мне легко даются языки, — ответил он и вдруг, взглянув на ее щеку, нахмурился и достал из кармана носовой платок. — Позвольте мне еще одну вольность.
Двумя пальцами он взял Вайолетт за подбородок и, повернув ее лицо к свету, стер платком капли дождя с ее лба, висков и даже век.
Вайолетт знала, что она должна отступить или по крайней мере возмутиться. Однако она стояла, не в силах шелохнуться. Она взглянула на его руки и заметила, как они красивы и ухожены, но обратила внимание на мозоли на пальцах и ладонях, какие обычно бывают у тех, кто часто пользуется саблей. Это ее заинтриговало. Она позволила себе взглянуть на него повнимательнее, тем более что сам он был целиком поглощен своим занятием.
Аллин вдруг поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза.
То, что случилось потом, казалось невероятным и в то же время абсолютно неизбежным. Он выпустил платок из рук, который сначала опустился ей на юбку, потом белоснежным облачком слетел на землю. С его уст сорвалась тихая фраза — то ли просьба, то ли проклятие в адрес собственной неловкости, она не могла разобрать, ибо язык был ей незнаком, а сердце ее колотилось так, что, казалось, стучало в ушах. Очень медленно он наклонился к ней и коснулся ее губ своими губами.
Его поцелуй был столь почтительным и столь нежным, что тронул ее до глубины души. Слезы подступили к глазам Вайолетт, она даже ощутила их солоноватый привкус, в то время как кровь стучала у нее в висках. И вдруг с ней что-то случилось, она почувствовала себя настолько преображенной, что ей уже неважно было, кто она и откуда. Словно она обрела часть себя, ту часть, которая была давно утеряна и теперь не желала с ней расставаться. Главным было лишь это мгновение и то, что оно принадлежало ей.
Вайолетт подняла голову, и взгляд ее задержался на его мягких нежных губах. Медленно, будто преодолевая невидимую преграду, он отходил в сторону, пока не коснулся спиной железной опоры павильона. Тогда Аллин отвернулся и ухватился за опору рукой, сжав ее так, что побелели костяшки его пальцев.
— Простите меня, — с трудом выговорил он. — Но, клянусь, я никоим образом не хотел вас обидеть.
— Прошу вас, не надо. — Вайолетт говорила так тихо, что он с трудом мог разобрать слова. — Я… в этом есть и моя вина.
Он покачал головой.
— Должно быть, вы считаете меня повесой, который воспользовался обстоятельствами. Это не так. Вернее, так, но я действовал непреднамеренно.