— Никто свое хозяйство, Савва, зря зорить не станет. И царь свою державу и своих людей тоже не станет зорить. Он, может, самый несчастный человек! Да-а, так и есть, самый несчастный. Там враги рушат державу, тут свои на него, грозятся. А ведь он не камень, не железо. У него сердце, как и у всякого, человечье.
— Такое же добренькое, как у тебя, — насмешливо протянул Савва, и Вере ясно представилось, как сейчас улыбается он, поддразнивая отца… — Тебе бы быть… царем. А ему взамен тебя — токарем.
Слышно стало, как задвигал Филипп Петрович своей табуреткой, перебросил валенки.
— Тьфу тебе, Савва! Вот ты все… — он замолчал, видимо подыскивая слова.
— Да ты пойми, — быстро заговорил Савва, — не может он, царь-самодержец, не угнетать народ. На этом ведь и трон его только держится. Посади тебя на трон, и ты таким же палачом станешь….
— Типун тебе на язык за такие слова!
Вера не выдержала, крикнула из кухни:
— Тятя, да, конечно, палач, он, царь! Ты не ходил по осени на ночную сходку, не видел, как он с шашками казаков и полицию против рабочих посылал. А я это видела.
Филипп Петрович погремел чем-то, нехотя пробурчал:
— Ладно. Царь мне, не царь — полегше бы жилось.
И, видимо, чтобы скорее закончить надоевший ему разговор, запел:
Осыпаются листья осенние,
Хороша эта ночка в лесу!
Выручай меня, силушка мощная, —
Я неволи в тюрьме не снесу…
Савва не подтянул, не отозвались из кухни и Агафья Степановна с Верой, и Филипп Петрович примолк. Похоже было, что он рассердился на Савву.
Но когда самовар вскипел, стол был накрыт, к соленой капусте Агафья Степановна нашла еще и полграфинчика водки, а Вера вспомнила, что в подполье, стоят остатки холодца и тотчас же слазила за ним, Филипп Петрович повеселел и начал рассказывать, как в крещенскую ночь его напугали гадальщицы. Он рассказывал это каждый вечер: и Вера всякий раз хохотала до колик в боку. Хохотала потому, что именно она тогда его и напугала.
Ждала у калитки, думала — выйдет Савва. А вышел отец. Ночь была безлунная, не разберешь, кто. Вера шаль приготовила. Только Савва — то есть не Савва, а отец — из калитки, она ему шаль на голову — раз! И закутала. За концы, как бычка, за собой ведет. А тут остальные девчата подбежали, его по спине кулаками тузят, спрашивают, как жениха зовут. Тот кричит: «Савва! Савва!» — испугался, на помощь Савву зовет. А девчата думают, что это сам Савва себя называет, да в сугроб его головой… Вот потеха была! Потом разобрались — и врассыпную все. Как только ни одна из девчат в руки отцу не попалась? И, главное, Вере-то самой как удалось убежать? Даже шаль свою унесла, не забыла. А то была бы, наверно, ей взбучка. Теперь можно сколько хочешь смеяться. А когда пришла домой — сердце замирало. Вдруг догадался отец?