— К оружию, граждане! На баррикады! — Но тут же прибавил торопливо: — Это не считайте, друзья мои, это отсебятина. Пока разговор только о забастовке. — Стась подумал немного, и веселая улыбка у него погасла, черты лица приобрели не юношескую резкость. — Впрочем, всеобщая стачка — это тоже почти открытый бой… Не знаю, товарищи, что я могу вам еще посоветовать, кажется, все у вас хорошо. Только больше засыпайте прокламациями. Всю станцию, весь город. Чтобы ощущением начавшейся революции — да, да, революции! — было наполнено все.
— Где же нам взять столько прокламаций? — спросил Лавутин.
С довольной улыбкой Стась повернулся к нему.
— А я доставил вам целый тюк. Завез в больницу к Мирвольскому. Возьмите там.
Он поглядел на часы и стал прощаться. Натянул свое осеннее пальто, шапку-ушанку, вынул из кармана нитяные перчатки.
— Ух! — сказал он, наклоняясь в сторону двери, словно собираясь протаранить ее своим высоким лбом. — А сейчас пока снова в драку с метелью, с морозом. А-ха, хорошо! Люблю. Как вы, готовы, Иван Герасимович?
Фельдшер все время молча просидел у печи, поглаживая ее теплую стенку сухими, костлявыми руками. Теперь он стоял, бодрясь, воинственно приподняв голову с острой бородкой. В своем меховом пальто, глубоких валеных калошах с застежками и в каракулевой шапке пирожком старик выглядел куда более мирно, чем принятая им поза. Пристукнув тяжелой кизиловой палкой по полу, он ответил стихами:
— «Скачи, князь, до вражьего стану, а я и пешой не отстану».
Стась взялся за ручку двери:
— Да! Во время всеобщей стачки особое значение будет иметь телеграф. Друзья мои, рекомендую вам на телеграфе Нечаева. Это муж моей сестры, и я ручаюсь за него головой. Правда, он не состоит в социал-демократической партии, но всецело сочувствует делу революции. Он даже из-за этого чуть не навлек беды на себя в Иланской, потому и уехал оттуда.
— На себя? А на других? — спросил Терешин.
— Его язык опасен только для него самого. Товарищ щей он никогда не подведет, — сказал Стась, исчезая в клубах морозного пара.
К утру дня, назначенного началом стачки, пурга, без перерыва метавшаяся над землей больше недели, наконец затихла.
Порфирий поднялся раньше всех, прислушался к непривычной за последнее время тишине за стенами избы.
— Эге! И ты, оказывается, сегодня забастовала, — и стал собираться.
— Порфиша, пойти мне с тобой? Может, в чем и я занадоблюсь? — сонно спросила Лиза.
Всю неделю по пятнадцати часов в сутки работала она в артели женщин, расчищая снежные заносы по линии к востоку от Шиверска, Потом, уйдя иногда за семь-восемь верст от города, едва тащилась обратно к себе на заимку. Она уставала так, что дома отказывалась от ужина и скорее падала на постель.