Эти слова читали про себя и повторяли вслух. Они будоражили, волновали всех и тянули людей стать ближе, плотнее друг к другу. Хотелось скорее услышать живую речь. Кто скажет ее?
Загудел четвертый гудок — неожиданный, дерзкий, особенно громкий и долгий.
— Бросай работу! Айда на собрание!
Гудок звал все настойчивее. И рабочие колышущейся волной все сразу устремились в депо, откуда уже были выведены паровозы.
Члены стачечного комитета встретились на несколько минут в инструменталке. Терешин по очереди обнимал Лавутина, Савву, Порфирия.
— Товарищи! Успех! Победа! Да если так и по всей дороге? Сольемся с Москвой, с Петербургом. Стачка охватит всю Россию. Товарищи, да ведь это же революция! Ре-во-люция!
Лавутин басил:
— Опрокинем монархию!
Вбежал Нечаев с телеграммой.
— Красноярцы забастовали! Эх, из пушек бы сейчас повсюду ударить! Перья бы только от самодержавия полетели!
Терешин выхватил у него телеграмму, прочитал вслух и потряс ею над головой.
— Ну? Начали! Пока администрация и жандармы мешкают — распустить всех рабочих по домам. Порфирий, ступай скорее, снимай одиночек, которые остались, не пришли в депо. Ты, Савва, проверь охрану. Гордей Ильич, а мы с тобой на собрание.
Порфирий выскочил на пути. Белый рассвет словно приподнял над землей тяжелые снеговые тучи. Видно было далеко. Работающих, кажется, нет нигде. Вон, бросив маневровый паровоз у расцепленного товарного состава, вся паровозная бригада шагает по шпалам к депо. С разных направлений идут стрелочники, сцепщики, составители поездов. От самых дальних, выходных, стрелок бежит, проваливаясь в сугробы, маленький Кузьма Прокопьевич. Только в самом конце платформы, у водогрейки, собралось несколько человек, стоят, разговаривают. Порфирий побежал к ним. Поравнявшись со входом в зал третьего класса, Порфирий подумал: «Надо кликнуть Лизу с собой». И отказался от этой мысли. Зачем же ей мерзнуть? Надобности вовсе нет никакой. Пусть посидит в тепле. Все складывается вроде так гладко, хорошо… И Порфирию стало даже неловко той внутренней тревоги, которая им владела все утро, вплоть до четвертого, «крамольного» гудка.
У водогрейки стояли кубовщик, два носильщика и кухонный рабочий из буфета. Кубовщик рассуждал неопределенно:
— Погасить топку, уйти — через сутки все трубы к черту размерзнутся, лопнут.
Порфирий подошел запыхавшийся, вмешался:
— А ты перекрой вентиль, выпусти воду.
— Разве что так…
Носильщики хором закричали на Порфирия:
— Забастовка-то чего ради? Ради какой такой выгоды?
Им не было дела до общих интересов рабочих. Багаж отдавали нести только богатые пассажиры, платили щедро и, так сказать, глядя по улыбке носильщика. Они жили не на жалованье, все деньги клали себе в карман, откупая только казенный номерок да особо — благоволение начальника станции. В разговорах они всегда прикидывались бедненькими, а каждый из них между тем уже имел собственный домок и сдавал внаем квартиры.