Стоном отозвались на это женщины.
— Лизавета! — хрипло выкрикнула ближняя к ней, та, которая корила ее за бездетность. — Замолчи, Лизавета! Души наши ты не трави.
И все вперебой закричали:
— Мы не бесчувственные!..
— Предателями не обзывай нас…
— Нужда-rope гонит…
А чей-то голос звонко и с упреком спросил:
— Коли так говоришь, зачем же ты нас сама повела?
— А затем повела, бабы, — и серые глаза Лизы заблестели радостью, она быстро повернулась на голос, — затем повела, что теперь мы далеко ушли от жандармов — этот один не в счет, что позади тащится, — и теперь нам проще разойтись по домам. Да и лучше нам разойтись после нашего разговора. Коли он душу обжег — крепче запомнится. Так пошли? Пошли по домам, бабы? А?
На минуту женщины словно застыли. А потом:
— По домам?
— Как уйдешь-то?
— Заберут…
И уже вперебой закричали:
— Правду она говорит: предавать не станем!
— Мужики не боялись, ушли!
— Срам, коли мы побоимся!
— Всех не заберут!
—. Говори, Лизавета! Куда нам?
Лиза широко повела рукой:
— А в поле, бабы, в поле! Всяк поодиночке, чтобы не угнаться ему ни за кем.
И все нацело через занесенные снегом пустыри, утопая выше колена в сугробах, побрели в разные стороны.
Жандарм остолбенел, увидя, как неожиданно рас-; сыпалась толпа, женщин по снежному полю.
— Куда? — закричал он.
И понял, что голос его до женщин не доносится, а если и доносится, так все равно они не послушаются его. Он метнулся вправо, влево. За кем бежать? А-ах, изловить бы хоть одну! Да нет, не догонишь по эким сугробам. Он вытащил револьвер, потряс им в воздухе:
— Стой! Стрелять буду! — Но не выстрелил. Приказа стрелять не было.
А женщины расходились все дальше и дальше. Некоторые выбрели уже на твердую, наезженную санями дорогу и рукавицами обметали с валенок снег.
Тогда жандарм стал ругаться злобно, истошно, на чем свет стоит, чувствуя, как дрябнут в ногах мускулы и хочется уйти куда-нибудь за куст, — ему представилось, как будет взбешен ротмистр, как будет кричать на него и скорее всего в кровь разобьет ему морду.
Клавдею всю ночь немного познабливало, но к утру отпустило. Только осталась глухота в ушах с каким-то словно бы далеким звоном. Она слышала, как поднялся Порфирий и как разговаривал с Лизой, а потом Клавдею вдруг одолел короткий, но крепкий сон, и вновь открыла она глаза, когда Порфирия в доме уже не было.
«Слава богу, отхлынула хворь. А пойду, морозцем и совсем ободрит».
Она проворно поднялась и сразу же начала собираться в дорогу, надевать на себя что потеплее. Лиза ее отговаривала. Клавдея в ответ только посмеялась: