Ярость пронизывает меня насквозь.
Я сбрасываю с себя одеяло и бросаюсь на брата.
— Ты, блядь, облил меня водой?! — это частично вопрос, частично боевой клич.
Мы вместе ударяемся о стеклянную дверь на мой балкон. Солнце едва взошло, Александрия все еще в розово-желтых тонах, внизу раскинулся город, люди едут на утренние маршруты в это солнечное утро понедельника.
А мой родной брат облил меня ледяной водой, чтобы разбудить.
Я знаю, что сейчас он позволяет мне прижать его к стеклу. Он может остановить нас обоих в любой момент. Но на его губах играет маленькая улыбка, даже когда его белая рубашка сжимается в моем кулаке.
— Ты закончила? — спрашивает он, раздражающе спокойно.
Я отпускаю его рубашку, разглаживаю ее.
Затем я бью его по лицу, от чего у него кружится голова. Не от моей силы, а скорее от удивления.
Он открывает рот, щелкает челюстью, темные брови приподняты. Когда он снова поворачивается ко мне лицом, он откидывает голову назад и смеется. А потом он кладет руку на мое горло и сжимает его, как это сделал Кристоф.
Так же, как Люцифер.
Я не пытаюсь сопротивляться. Он не убьет меня сейчас. Не для того он встал так чертовски рано и ворвался в мою комнату, чтобы я умерла так скоро.
Я держу его бледно-зеленый взгляд, слышу, как он вдыхает и выдыхает, ровно. Спокойное. Как будто его хорошая сторона пытается сказать его плохой стороне отпустить горло его маленькой сестры. Но у Джеремайи нет хорошей стороны. У него есть плохая. И еще хуже.
Он сжимает сильнее.
Мои ногти находят его щеки.
Я щипаю его, сильно.
Он отпихивает меня, и я ловлю себя на кровати, затем сразу же выпрямляюсь, готовая снова наброситься на него, если он хочет продолжать эту игру. Он проводит рукой по челюсти, и я с удовлетворением замечаю следы от ногтей на его загорелой коже.
— Ты дерьмо, ты знала об этом? — спрашивает он, снова разминая челюсть.
Я сажусь на кровать, с моих волос все еще капает вода. Я оборачиваю вокруг плеч одно из черных пушистых одеял с моей кровати.
— Какого хрена ты решил, что обливать меня чертовски холодной водой хорошая идея? — отвечаю я.
Он вздыхает, скрещивает руки и прислоняется к балконной двери, откинув голову назад и глядя в потолок. Он стоит так, когда хочет что-то сказать. А это почти никогда. Джеремайя не боится ни одного слова в английском языке. Да и вообще любого языка, если уж на то пошло. Он свободно говорит по-немецки, а этого я не понимаю. Ради Бога, мы живем в Северной Каролине.
— Говори уже, — рычу я, готовая залезть в теплую ванну, мое горло болит от рук Джеремайи и Кристофа.