Я хочу насладиться этим понедельником.
Наблюдать за телами и терзаться в парке в воскресенье. Расслабиться в понедельник. И идет обратный отсчет до Хэллоуина. Что означает, что расслабление, которое я смогу сделать, будет минимальным. Джеремайя в этом убедится.
— У меня есть для тебя работа, — наконец говорит он. В том, как он это говорит, есть что-то странное, как будто он извиняется. Я никогда не знала, чтобы Джеремайя извинялся перед кем-либо за что-либо.
Я сглатываю. С трудом. И жду. Он заставляет меня нервничать. У него никогда не было для меня работы.
Он продолжает смотреть в потолок, продолжает прислоняться к стеклянной двери.
Вентилятор все еще крутится над головой, и я благодарна ему за этот шум. Так высоко, на самом высоком холме Александрии, мы не можем слышать город внизу. Большую часть дня я бы хотела слышать. Особенно сейчас. Вентилятора недостаточно.
Но все равно я жду. Я не уверена, что хочу услышать, что он скажет. Джеремайя никогда не будит меня. Обычно он посылает Николаса, а иногда, когда хочет быть настоящей занозой в заднице, он посылает Бруклин. Но сегодня он пришел сам. С водой. Чашка была разбита об пол во время нашей драки.
Сейчас я смотрю на нее, ярко-синюю и пластиковую. Как детская чашка. Ей не место в этой темной комнате.
— Убийство.
Мой рот открывается, когда я смотрю на него.
— Я знаю, — огрызается он, хотя я не произнесла ни слова.
Я вскидываю бровь. Это не его обычный язвительный тон. Он менее опасный. Более напряженный. Более… обеспокоенный.
— Ты шутишь? — я нервно смеюсь, подтягиваю колени к груди и сворачиваюсь в клубок под черным пушистым одеялом. Что-то случилось. Он никогда не предлагал мне сделать что-нибудь для Ордена, и уж точно не это.
Я не думаю, что хочу этого.
Я собираюсь отказаться.
Он все равно заставит меня.
Он по-прежнему не смотрит на меня.
— Нет, — отвечает он ровно. Он наконец наклоняет подбородок вниз, его бледно-зеленые глаза смотрят на мои бледно-серые. — Но я не думаю, что ты сможешь нажать на курок.
Я сильнее сжимаю колени и закатываю глаза, сдувая челку с лица.
— Я не хочу этого, — мой голос не дрожит, но под одеялом у меня дрожат руки. — Я не хочу эту работу. Я не хочу делать это. Мне все равно, кто это будет.
Он делает шаг ко мне, и я напрягаюсь. Я не хочу, чтобы он видел, как я дрожу. Я не хочу, чтобы он видел, как я извиваюсь.
Он останавливается на полпути ко мне, восходящее солнце смотрит ему в спину, делая его похожим на какого-то странного ангела с нимбом. Но мой брат не носит нимб.
— Люцифер вернулся.
Я все еще. Я хочу сказать ему, что не думаю, что он уходил. Он просто ждал своего часа.