Наконец, я отвожу глаза и смотрю на брата.
— Джеремайя, — умоляю я, — я вижу это. Я не знаю, что это должно означать. Не то чтобы я не пыталась сделать это раньше. Это всегда заканчивается одинаково. Каждый раз, блядь.
Его темные брови поднимаются вверх. Он не выключил свет в гостиной этого человека, чтобы лучше показать повреждения. Я знаю, что, судя по состоянию этого тела, он сделал это. Нет никого более поганого, чем он, работающего на Орден Дождя. Это его работа, и он хочет, чтобы я это знала.
— Но ты чувствуешь это? — спрашивает он меня.
Волоски на моем затылке встают дыбом. Я засовываю руки в карманы толстовки, немного сдвигаюсь в своих боевых ботинках. Я качаю головой, смущаясь. Мое сердце колотится в груди.
— Ты чувствуешь это, Сид, вот о чем я тебя спрашиваю? — Джеремайя гладит руками свою серую рубашку, наклоняет голову и смотрит на меня. В ожидании ответа. Каким бы ни был ответ, он будет неправильным.
Я так устала от этого дерьма.
— О чем ты, блядь, говоришь? — спрашиваю я его. Я привыкла к таким репликам. Играть в кроткую сестру. Слабую сестру. А потом Лилит выходит на сцену, как в ту ночь год назад.
Он ухмыляется, сверкая белыми зубами. Я знаю, что это нехороший знак. Улыбка моего брата не приносит ничего хорошего.
— Потрогай его, — призывает он меня, засунув руки в карманы и кивая в сторону трупа.
Я качаю головой, не оглядываясь на парня. — Нет.
Я слышу, как Николас кашляет у меня за спиной, предупреждая меня. Но Джеремайя переводит взгляд на него, и в доме снова воцаряется тишина. Николасу двадцать пять. На два года старше Джейми. На пять лет старше меня. Но он корит его, как и всех остальных.
Все, кроме меня. Когда я могу это терпеть.
— Ты сказала — нет? — Джеремайя нажимает. Он выглядит восхищенным. Ему нравится эта игра. Иногда, в такие моменты, он напоминает мне Люцифера. Только Люцифер был гораздо более жестоким. Интересно, знает ли об этом мой брат? Интересно, догадывается ли он, насколько он бледен в сравнении с ним. Я думаю, он считает, что из всех Несвятых он был худшим.
Он глубоко ошибается.
— Я не буду его трогать. Пойдём, — я поворачиваюсь, чтобы уйти. Я ловлю взгляд Николаса.
Он громко кашляет в кулак. Снова предупреждает меня. Но Николас может идти к черту, мне все равно. Он заботился обо мне, когда я была в той камере в первые две недели после Хэллоуина в прошлом году.
Под ухаживал я подразумеваю, что он кормил меня насильно и стоял на страже день и ночь. Несмотря ни на что.
— Твое высокомерие поражает, Сид, — Джеремайя делает паузу, позволяя мне сделать шаг. Я напряжена, потому что знаю, что будет дальше. Но он держит меня в напряжении.