Когда офицер снова заговорил, не оборачиваясь, через плечо, его слова звучали невнятно, язык слегка заплетался:
— А я ведь подумал было, что тут такого, собственно? Мы отбываем, и я решил: почему бы не оставить парня в покое? Пусть себе живет, мы все живем и даем жить другим, не создавая лишних неприятностей.
По спине у Джеймса пробежал неприятный холодок.
Уикхем повернулся к нему, покачнулся и попытался опереться о столик, чтобы устоять на ногах, промахнулся, но все же удержался, выпрямился, слегка кренясь налево.
— Видишь ли, такому человеку, как я, — начал он, тщательно выговаривая слова, — трудно обрести свое место в мире. Ни рыба ни мясо — вот что я такое. Лягушка. А то и жаба. Нигде в мире не находится для меня места, только в грязи. Ты-то… ты превосходно здесь устроился. Уютный мирок. С маленькими радостями. Но ты как собака на сене — мешаешь мне получить свое.
Джеймс хотел ответить, но не нашел слов.
— Даже не надейся, что это сойдет тебе с рук. Любой скажет, что маленькую шлюшку пора пошерстить, она уже в самом соку…
Впоследствии, вспоминая, как все случилось, Джеймс всякий раз приходил к выводу, что каким-то неизвестным науке образом на мгновение вышел из своей телесной оболочки. Он отдавал себе отчет в том, что делает, и понимал, что за этим последует, и все же не остановился. Словно со стороны, он видел, как его собственная рука ставит графин на обеденный стол, хладнокровно и аккуратно, а ноги, одна за другой, делают два шага вперед, к клонящемуся набок офицеру. Какое же это было наслаждение — перестать сдерживаться! Джеймс сбросил с себя этот груз с великим облегчением, как в жаркий день снимают тяжелый плащ.
Его кулак пришелся Уикхему в висок. Отличный удар, на который офицер не ответил и даже не попытался уклониться, просто потому, что ничего подобного не ожидал. Уикхем завалился назад, на столик, отчаянно замахал руками в поисках опоры, так что бутылки и графины, дребезжа, закачались.
Ну вот, подумал Джеймс, дуя на костяшки пальцев, восстанавливая равновесие и принимая стойку в ожидании ответного удара, вот я и пересек черту, за которую не должен был заступать. А я это сделал…
— Ты не имеешь права ко мне прикасаться! — В голосе Уикхема слышалось скорее удивление, чем гнев. Он попытался выпрямиться, потрогал висок, посмотрел на пальцы. Крови на них не было. Удар не рассек кожу. — Есть же законы, дьявол тебя побери! Ты что же, не слышал о законах? — Он снова коснулся виска, потом еще раз и, к изумлению Джеймса, расхохотался. Порывшись в карманах, вытащил пачку тонких сигар и прикурил одну от свечи. — Дело в том, — продолжал он, — что у меня были подозрения, но не хотелось тратить на тебя силы и время. Но теперь ты сперва перечишь мне, а потом и дерешься — после этого мне уже не жаль сил и времени.