Беречь гринку? Человечку? Низшую? Которая так и течёт в их присутствии? Которая принадлежит им троим? По-крайней мере, пока не вернёт Грин-Итаи…
Смешнее ничего не придумать…
И всё же стоило подумать о том, что из-за него, из-за Тамира она мучилась от какого-то там чувства, было неприятно.
Представлять её грустной тоже было почему-то неправильно.
Как в древности называли это, о чём там вещал умник? Любовью?
Старое, как дерьмо мамонта, слово. Сейчас его не используют.
Если высший хочет сказать драконице, что выделяет её из многих, он говорит: я заболел тобой. И это, кстати, стыдно, кем-то болеть.
Но в груди что-то неприятно шевельнулось и Тамиру вдруг очень захотелось, чтобы гринка заболела им.
Аур не собирался идти к ней в спальню.
Вообще не собирался спускаться на крышу дома.
Он кружил в ночном небе, проклиная собственное самолюбование и деланное великодушие.
Ругал себя последними словами за клятую рисовку в её глазах. Вот мол, какой я. Не хочу тебя тревожить, не пользуюсь своим правом! Спи, набирайся сил…
Да на самом деле он такой же как этот придурок-разящий, как и пронырливый стихийник! Никакого дела ему нет до её чувств, спокойствия и всей этой мути, что он втирал Тамиру!
Нет, тогда, он, конечно, верил в свои слова!
Ещё бы! Возвышался, таким образом, над Разящим!
Самоутверждался!
Самоопределялся за счёт другого! Браво, ар Рэгхард, Знающие сейчас гордились бы вами!
Оставшись наедине с собой (к тому же в такой близости от неё) Аур не мог не признать, что не испытывал вообще ничего, кроме дикого, неистового желания! Голод, жажда, стремление получить разрядку, впитать в себя Грин-Итаи, которая так и сочится из неё вместе с возбуждением… Как говорится, нужное подчеркнуть.
Так какого демона…
Он снова и снова проносился мимо раскрытого окна с колышущейся на ветру занавеской, взмывал в небо, камнем падал вниз.
А потом вдруг подумалось, что она проснётся ночью одна, в пустой квартире… Вдруг кошмар приснится? А никого рядом нет. Денёк-то у неё выдался насыщенным событиями…
Аур понимал, что повод так себе, более чем притянут за уши. Но желание посмотреть на неё, спящую, пересилило даже внутренний сарказм.
Он не стал перекидываться возле её окна, для того, чтобы попасть внутрь. Не хотел разбудить или того хуже, напугать. Поэтому воспользовался окном гостиной.
Стараясь ступать неслышно, прошёл по коридору, замер. Наконец, приоткрыл дверь, заглянул внутрь.
Как же она красива!
Хрупкая, такая трогательная во сне, такая беззащитная… губы приоткрыты, светлая прядь закрывает глаза. Обнажённая ножка с тонкой коленкой и изящной щиколоткой вылезла из-под одеяла.