Теперь я еще и виноватой себя чувствую.
Пока догрызала яблоко, гипнотизировала взглядом цветы и боролась с желанием спалить их в адском костре. Но тут взыграла лень. Костер надо еще развести. А поставить розы в банку с водичкой гораздо проще.
В конце концов, раскаяние гамадрила выглядело очень натурально, а значит, есть еще надежда на то, что он окажется лучше своих тесок.
Как и ожидалось на следующее утро, едва пропели петухи, мне позвонила Галина Николаевна и преувеличенно бодрым голосом позвала на работу.
Отказываться не стала.
Пусть Дима потешит свое самолюбие, польет бальзам на душу - я гордая, но гордость эта не граничит с идиотизмом. Кушать хочется уже сегодня, поэтому я выбила у Галины аванс в половину месячного оклада и решила, что это вполне нормальная моральная компенсация.
- А я тебе говорил? - трясет густой седой бородой дед Никифор и с укоризной качает головой.
- Г оворил, - вздыхаю в ответ и отвожу взгляд, потому что стыдно.
- А теперь чего?! Сопли на кулак пришел наматывать?! - не унимается дед.
- И ничего не наматывать! Посоветоваться. Как быть.
Дед Никифор хлопнул себя по бедрам в расстроенных чувствах и возмущенно уставился на меня.
- А ежели, я знал, как быть, не жил тут, как на завалинке, и бабка Викина глядь живая была, да здоровая.
Дед уселся напротив, подтянул к себе поближе кружку с чаем, деловито положил туда дольку лимона, три ложки сахара и принялся пить, то и дело, поглядывая на меня.
- Опростоволосился сильно?
- Сильно, - ответил, вспоминая грустные глаза Вики.
В них было столько разочарования и осуждения. И как бы искусно она не притворялась, не могло обмануть меня это показное равнодушие и храбрость. Ей было больно и неприятно.
Чувство вины камнем упало на мои плечи. Ругая себя последними словами, я позвонил Галине Николаевне и наорал на нее.
За что?
Да не за что, по сути. Приказ мой исполняла и не виновата в том, что я тупой олень забыл отменить его. Но вот, что бабы на ферме растрепали - ее косяк. Ибо нехрен языками чесать почем зря.
Дел Никифор заботливо налил мне чая, подтолкнул тарелку со свежеиспеченными блинами и произнес:
- Ты не думай, что я был другим. Все мы совершаем ошибки.
- Ты ее любил?
- Валентину? - вскинул седые лохматые брови он, - Только ее одну. Всю жизнь. И глядел, как она маялась, да только сделать ничего не мог.
- Почему?
- Мы с ней ведь с самого детства дружили. Валюшка костлявенькая была, смешная, все за мной как хвостик бегала. Времена тогда были непростые, послевоенные. Мы и картошку с поля воровали вместе, и по ягоды ходили летом. Я ее как девушку не воспринимал долгое время, с кем постарше водился, а она уже тогда любила, но молчала. А потом призналась.