Это вот что, прямо сейчас будем некрофилию отыгрывать?
Я почувствовала касание ладони, жесткой, но невероятно осторожной. Она провела по моим волосам, заплетенным в тугие косы, скользнула от виска к шее и ниже. Остановилась на ключице, словно раздумывая.
Интересно, уже пора воскресать и материться, ломая канон. Или он все-таки порядочный?
Подушечки пальцев медленно погладили вторую ключицу в глубоком вырезе платья, и это совершенно невинное движение вдруг оказалось настолько чувственным, что я чуть не забылась и не сглотнула.
— Когда любовь вздыхает тяжело, — тихо, вкрадчиво заговорил он, —
потоки пьет, бесплодный пашет берег,
уныло бродит, опустив чело,
все память обо отчаянье лелеет...
Никогда не думала, что шепот может быть таким осязаемым. Никогда не подозревала, что голосом тоже можно трогать.
— Когда любовь борьбу с собой ведет,
скорбит во сне, проснется для страданий,
и бесконечно груз тоски несет,
стенает, перемен не ожидая...
Это вот что сейчас происходит? То, что в секретном гайде написано? То есть, выходит, э-э-э... Аш пытался пробудить королеву не только поцелуем? У него, вообще, все в порядке с головой было? Хотя, вообще-то логично — втрескаться в мертвое тело, лежащее в гробу и утопить в крови две страны, это модус операнди настоящего маньяка!
Но какой у этого конкретного маньяка обжигающий голос. Такое ощущение, что он только шепотом, только вкрадчивыми интонациями уже забрался мне под платье. Хотя рука не сдвинулась на миллиметр.
Мамочка, я ж этого не выдержу!
— Когда любовь — унылых мыслей хор,
побег от всех, чтоб в одиночку плакать,
в усладах — ужас, в музыке — минор,
печаль на сердце и во взоре — слякоть,
когда любовь — со смертью жизнь мешать,
то я люблю, мне — тяжело дышать...
Глаза уже можно было не открывать, закрытые веки абсолютно не мешали мне видеть, как Хукку наклоняется ко мне низко-низко. Так, что его дыхание смешивается с моим, почти замершим и я точно знаю, если сейчас шевельну губами — поймаю его губы.
— Рани, продержись еще час, потом склеп закроют. Там, у твоей правой руки бутылка с кофе и шоколадка.
Его шепот взрывал мне мозг настолько, что смысл слов оставался где-то за бортом. Что он сказал?
Только через несколько секунд я поняла, что жрец... ушел. Просто взял и ушел. Ну не зараза!
Может и не зря его приговорили к повешению три раза, и трижды повесили, причем, перед последней казнью он был еще жив?
Сейчас я вполне понимала судей и даже помогла бы палачу... Кофе? Шоколад? Боже, я обожаю эту потустороннюю тварь!
Жрец шел широким, быстрым шагом, посматривая на солнце и надеясь, что в древности собрания были тем же, что и сейчас — говорильней, бессмысленной и беспощадной. Потому, что если там, реально, решали вопросы, то им бы хватило четверти часа. А, значит, он безнадежно опоздал.