Первые дни перехода были вполне сносными. Я ни во что не вмешивалась, наблюдала и делала выводы.
На третий день произошла неприятная ситуация в нашей маленькой семье.
— Надюша, моя милая, ты ведь отдашь мне свои очки? — услышала я тихий шёпот Акакиевича рано поутру. Сделав вид, что всё ещё сплю, прислушалась.
— Арни, — я чуть не хмыкнула, каждый раз, когда слышала это сокращение мне хотелось смеяться. Старик точно не тянул на небезызвестного всем актёра. — Дорогой, а как же я? Мне ветер и снег сильно режут глаза, ты же знаешь, мне нужно беречь зрение.
Акакиевич еле слышно фыркнул, и заявил:
— Ты за Аньку спрячься, и иди с закрытыми глазами. Она девка сильная, о тебе вполне может позаботиться. Мне же нужно вести людей вперёд.
Я скрипнула зубами — Сусанин недоделанный. Разница в том, что на погибель (совершенно бессистемно, наобум) он ведёт своих же, а не врагов. Гад. Наверняка, среди людей есть понимающие и умеющие ориентироваться на местности люди. Мог бы собрать совет. Нет же, только его слова верны. Точнее других двоих, с которыми я пока не была лично знакома. А Арнольд их хвостик.
— Арни, нет. Не дам, — я представила, как бабушка качает отрицательно головой и сейчас искренне порадовалась её упёртости. — Это Анюткины горнолыжные.
— У неё заберёшь, — снова хмыкнул мужик и добавил, — она молодая, без очочков справится.
— Арнольд Акакиевич, — буркнула я, разворачиваясь. В двухместной палатке на троих места было достаточно, как раз лежать столбом, без возможности согнуть ногу в колене. Моя любимая поза — цапля, в этих условиях — мечта несбыточная.
— Очки мои оставьте в покое, обе пары — мои, и одни из них я дала бабушке, а не вам. Так что на чужой каравай рот не разевай, — закончила я мысль принимая сидячее положение.
— Ах ты! Негроска! — напустился на меня старик, — тебя в роддоме попутали. Всё! Терпеть я больше не собираюсь! Квартира твоя провалилась в бездну. Сейчас каждый сам по себе. Ну-ка, Надя, отдавай очки, как глава семейства приказываю!
— Ошалел, что ли, старый!? — воскликнула бабушка и треснула ладонью по лбу мужу, — ну-ка пшёл отседова!
И толкнула сидящего у выхода из палатки старика. Тот, взмахнув руками, завалился на спину. Матерился Акакиевич любо-дорого послушать. Встав на четвереньки, кинул нам:
— Больше не буду с вами даже рядом стоять. Не ждите от меня помощи. Гадины.
И выполз наружу.
— Старый пень, — проворчала бабушка и вдруг улыбнулась мне, — я за эти дни много чего передумала, родненькая моя. И, знаешь ещё, что?
Я отрицательно помотала головой, перевязывая шарф по-новому. Спали мы в верхней одежде и сапоги тоже никто не снимал.