Пока он читал анамнез, Женя внимательно слушала и мысленно уговаривала себя успокоиться. Хотя и было непросто – одно дело спасать человека, который сознательно шел на смерть, а другое – нести ответственность за три безвинные жизни.
И все же она решительно подошла к столу и, едва Андрей Ионович взял скальпель, сама взялась за щипцы, чтобы зафиксировать края рассеченной плоти.
В какой-то момент она еще слышала, что говорили студенты за стеклом, но потом словно отрезало. Весь мир сузился до операционного поля, время замедлило ход, но каждая секунда была на счету. Они отвлекались только на короткие комментарии медсестрам, которые им ассистировали, и оценку состояния пациентки, за которой следила старшая сестра.
Михайловский был предельно сосредоточен, и наконец-то сделал разрез на матке, и вытащил первого ребенка. Тот был на удивление небольшим, пузырь с околоплодными водами был уже настораживающего цвета. Но как только его разрезали, ребенок подал признаки жизни, и его передали сестрам. Им оставалось еще достать второго, и начать спасать мать.
И хотя они оба, и Женя, и Михайловский утратили чувство времени, сосредоточившись лишь на деле, оно прибавляло минуту за минутой.
Напряжение возросло до предела, когда стало понятно, что второй ребенок запутался в пуповине, и она грозила удавкой лечь на хрупкую шейку.
У Андрея Ионовича пот градом катился со лба, но руки не дрогнули, даже когда одна из сестер сказала, что у пациентки пульс едва прощупывается.
Женя и сама слышала, что давление у пациентки почти на критической отметке, но они достали второго ребенка, сняв петлю из пуповины, и передали его сестрам, чтобы они занимались реанимацией. Кровотечение все не останавливалось, Женя ощутила первые подступы ужаса, сдавившего горло.
– Я держу сосуд, – хрипло сказала она, фактически прижав его пальцем. – Нужно решить, рискнем и шьем, или удаляем матку, – спросила она Андрея Ионовича.
– Удалять тоже опасно, слишком обширное кровотечение, – тихо сказал он. Да и брать грех на душу, лишать собственными руками женщину возможности еще иметь детей, он не мог. – Будем шить, Костенька, – Михайловский коротко глянул на нее и взялся за инструменты.
Когда они закончили, остановив кровотечение и наложив швы из серебряной нити на матку, казалось, прошла вечность.
– Жива еще? – спросил Михайловский, и звучало это ужасно сухо, любой другой бы оскорбился его черствым отношением, но он не мог позволить себе чрезмерные эмоции в такой ответственный момент. Женя помогала накладывать швы и устанавливать дренаж.