Арман оторвался от тушения огня и вгляделся в оптический прицел: на высотку выкатили пушку. Сейчас откроют огонь, нужно их опередить! Лысенко подал снаряд и взялся за пулемет.
– Впереди, метрах в двадцати, вижу удобную позицию для стрельбы – крикнул Мерсон. – Командир, я туда?.
– Давай.
Механик-водитель рванулся к высокому каменному забору, за которым противнику будет видна только башня и ствол орудия. Танк остановился и за несколько секунд произвел четыре выстрела. С каким нечеловеческим напряжением работали все! Арман наводил и стрелял, страдая от ожогов. Лысенко подавал снаряды, не имея и доли минуты, чтобы сорвать с себя клочья горящей одежды. Но выстрелы прогремели. Прямое попадание в орудие на высотке! Теперь пора покинуть надежный забор и, набирая скорость, помчаться в атаку. В этот момент Мерсон потерял сознание. Лысенко хотел оттащить его и сесть за рычаги, но тоже был близок к обмороку. Арман отчаянно гасил огонь, подступавший к снарядам. Он задыхался от дыма.
К танку командира, затихшему за каменным забором, подошел вплотную танк Осадчего, за ним танк Колосова. Осадчий, Уманец и их башнер-испанец торопливо сбросили со своей машины брезент и накинули его на командирский танк, сбивая огонь. Вспомнили и про огнетушители. Пожар погасили. Осадчий прыгнул на броню, застучал в люк.
– Откройте, свои.
Арман слышал их крики, понимал, что нужно как можно скорее открыть люк. Но для этого надо встать на ноги, а сил уже нет… Он дотянулся до ракетницы, ударил ею по защелке. Осадчий открыл люк. В чадящее нутро танка ворвался свежий воздух, и Арман почувствовал, что куда-то проваливается.
Всех троих вытащили в бесчувственном положении. Срывали с них одежду, как могли, приводили в чувство: лили воду на голову – в сознание никто не приходил. Пригодилась походная аптечка. Первым, вдохнув нашатыря, очнулся Арман, вторым пришел в себя Лысенко, последним – Мерсон, он пострадал больше всех. У Армана сильно обгорели плечи; ожоги на лице, на груди, на руках. Обожжены губы – жидким пламенем полыхнуло в рот. На Лысенко сгорел шлем, обожжено лицо, сгорели волосы. У Мерсона на спине обуглилась одежда, а под ней обгорела кожа, сильно пострадали руки.
Арману очень хотелось пить, но он не мог произнести ни слова: распухли губы, язык. Молча показал на флягу Осадчего, тот наклонился, осторожно поднял своей ручищей голову Армана и влил в рот немного жидкости. Арман, рыча, вскочил на ноги – коньяк! Боль во рту заглушила всякую другую, и он окончательно пришел в себя. Арман повернул голову в сторону, где стояла батарея мятежников, и увидел покорёженное орудие.