— Ну почему, — сказала она с горечью и вспыхнувшим гневом, — почему все мужчины считают незамужних женщин шлюхами?
Эта фраза застала Рене врасплох. Он уставился на ее бледное гордое лицо и блестящие волосы, растрепавшиеся от ветра и схватки на корабле, озаряемые светом костра. Он смотрел на нее и обнаружил в снедавших его черных чувствах ревность и страх. Ревность даже ко взглядам других мужчин на эту женщину. Страх из-за уязвимости перед другими мужчинами с их инстинктами, невольным стимулом для проявления которых был он сам. Ревность от того, что кто-то другой мот бы сорвать плоды ее благосклонности, от которой он сам отказался. Страх, что он никогда не оправится от этого отказа. Густое благоухание роз, смешанное с ее собственным неповторимым, свежим ароматом, окутывало его, словно навязчивое воспоминание, вызывая острую и мучительную боль.
У костра пел одинокий индеец, отбивая на барабане быстрый жесткий ритм, совпадавший с биением сердца Рене. Его песня была плачем.
Он отпустил ее. С трудом владея голосом, он спросил:
— Додсворт?
— И Туше, — сказала она с издевкой. — Мне сказали, что ты отправился на корабль, чтобы наказать его. Разве не смешно?
— За то, что он приставал к тебе?
— За то, что пытался это сделать. Кажется, все мужчины только об этом и думают.
— И я тоже.
Фраза напряженно повисла между ними. Он не собирался произносить ее, она словно вырвалась откуда-то из самой сокровенной глубины его существа. И он ждал со смешанным чувством страха и тоски, как подействуют эти слова.
Она вскинула голову, ее слова обжигали презрением:
— Особенно ты! Может, тебе хотелось бы получить плату за свое заступничество прямо сейчас? Может, это и есть та благодарность, которой ты потребуешь за такой великодушный поступок? Может такое быть, мой доблестный защитник?
— А ты бы заплатила? — поинтересовался он, глядя на нее так, словно испытывал пределы своего само обладания.
— Как знать? Моя признательность велика, уверяю тебя. Еще немного угроз — и я могла бы даже повиснуть у тебя на шее, трепеща и умоляя. Вот так. — Она придвинулась к нему и, вскинув руки, сомкнула их у него за головой, приникая к нему. Ее глаза сверкали от злости и чего-то еще, что копилось у нее внутри, нарастая и действуя ей на нервы.
Рене не шелохнулся, не дрогнул ни единым мускулом и не отвел глаз от ее вызывающего взгляда.
— Это, конечно, вознаградило бы меня.
— Я думаю.
Ее веки смыкались от истомы, не совсем притворной, она следила за ним сквозь ресницы. Она не была уверена в том, чего, собственно, ожидала, во всяком случае, не этого ледяного равнодушия. Ею овладевало нетерпение. Когда он не ответил, она заговорила снова: