Сирен радовалась и немного удивлялась по мере того, как время шло и становилось очевидным, что она спасена. Она рассчитывала, что Рене не прибегнет к принуждению, но ожидала, что он постарается уговорить ее. Так легко сдаться для него было не слишком похвально.
Ее слегка позабавила противоречивость собственных мыслей. Она не хотела, чтобы он пытался взять ее, вовсе нет. Но все-таки он мог бы, по крайней мере, заметить ее присутствие в постели.
Конечно, он привык спать с женщинами. Наверняка ему требовалось больше живости: человек с таким опытом и искушенностью счел бы ниже своего достоинства ухаживать за женщиной, которая лежит как бревно. Он бы рассчитывал на кокетливые взгляды и фейерверк остроумия, обольщение исподволь и утонченно-сладострастные ласки — все те уловки и ухищрения, принятые при дворе. Вряд ли разочарование было ему слишком знакомо; она надеялась, что оно не очень испортит ему настроение.
Тянулись долгие мгновения. От неподвижности у Сирен затекло все тело, от страха руки и ноги похолодели и стали ледяными, и она никак не могла заснуть. Она чуть-чуть повернулась. Человек рядом с ней не шевелился. Она перевернулась и легла на спину. Он спал. Приподняв одеяло, она почувствовала жаркую волну. Она исходила от тела Рене. Дюйм за дюймом она осторожно придвигала к нему одну ногу. Чем ближе, тем теплее ей становилось. Она напоминала себе, что нужно постараться не задеть его: он спит чутко. Она подтянула и вторую ногу.
Рене беспокойно зашевелился во сне и повернулся на бок. Тюфяк прогнулся в его сторону, Сирен съехала, и ее холодная ступня коснулась его теплой ноги. Через секунду послышалось невнятное бормотание, и ее обхватили сильные руки. Рене притянул ее к себе так, что она повторила все. изгибы его тела, и убаюкивал своим теплом.
— У тебя самые холодные ноги на свете, — сказал он ей на ухо с веселым раздражением. — Я не возражаю против того, чтобы их согревать, только не подбирайся ко мне украдкой.
— Я не подбиралась… — начала она, отталкивая его руку.
— Ох, спи, ради Бога, — проворчал он, прижимая ее к себе так, что не вырвешься. — Об этом мы можем поспорить утром.
О чем он говорил — о ее холодных ногах, своих объятиях или об их положении? Узнать было неоткуда, и спрашивать в настоящий момент казалось неблагоразумным.
— Я не отсылал твое письмо вчера вечером, а отнес его на лодку сам.
Рене заговорил, когда они завтракали. Сирен прихлебывала шоколад, отщипывала кусочки от булочки и размышляла о том, удалось ли Пьеру и Жану — а особенно Гастону — убежать прошлой ночью. Она подняла голову, на секунду уверившись, что Рене прочел ее мысли. Но он смотрел на крошки на ее тарелке понимающим взглядом.