Он подождал, пока бульон кончился, и она собралась встать. Тихим голосом он спросил:
— Кто вы?
Сирен чувствовала, что он изучает ее, и что щеки ее вспыхнули жарким румянцем. Она назвала свое полное имя, нагнулась стереть каплю бульона у него с груди и только потом встретилась с ним взглядом.
Он долго смотрел на нее с бесстрастным лицом. Наконец опустил глаза, и у него вырвался тихий звук, то ли смех, то ли вздох:
— Мадемуазель Нольте, разумеется, — прошептал он, — кто же еще?
Двое суток из раны Рене сочились кровь и гной, и в это время казалось опасным тревожить его. На третий день Сирен стала сомневаться, не будет ли ему удобнее в его собственной квартире, чем на жестком ложе у нее под гамаком. Конечно, ей самой было бы гораздо лучше, если бы он ушел, она бы снова стала хозяйкой. В своей комнате, и ей бы не приходилось соблюдать осторожность, чтобы не будить ею, ложась спать или одеваясь по утрам.
Нельзя сказать, что он причинял много беспокойства. Из-за высокой температуры он почти все время спал, просыпался лишь для того, чтобы поесть тушеного мяса и рыбы, которые она готовила для всех. Гастон мыл его и обслуживал его более интимные потребности в качестве дополнительного наказания за то, что отлучился со своего поста. И все-таки само присутствие Лемонье держало всех в постоянном напряжении. Он мог слышать каждое произнесенное слово, если бы потрудился прислушиваться, и, поскольку Пьер настоял, чтобы занавеска, отделявшая пристройку, была все время поднята с одной стороны, мало что можно было утаить от его взгляда. Сирен не удивилась, когда утром на четвертый день Пьер позвал ее сойти на берег.
— До каких пор он будет торчать у нас? Разве больше некому озаботиться нем, ему некуда пойти?
При ярком свете зимнего дня на его обветренном лице обозначились морщины, которых она прежде не замечала. А в глубине голубых глаз застыла тень былой скорби — она видела ее и прежде, но никогда не осмеливалась спросить о ее причине.
— Я не знаю, господин Пьер, — ответила она, обращаясь к нему так, как он сам предложил ей называть себя, когда она впервые появилась у них. — Я могу спросить.
Он пыхнул тростниковой трубкой.
— Мне не жалко места, но это должно же когда-нибудь кончиться.
— Многим из тех, кто приезжает в колонию, некому помочь, когда они больны.
— Для этого существует больница сестер-урсулинок.
В его голосе звучали настойчивость и суровость, заставившие Сирен внимательно посмотреть ему в лицо.
— Чего вы опасаетесь? Вы думаете, те, кто пытался убить его, могут прийти за ним сюда?