— Всё по шариату, — говорит одна из них, поправляющая мою абайю.
— Тише ты, Марьям, — шипит ей вторая, кидая на меня странный взгляд. — Сватовства ведь не было.
Опускаю голову, сразу же вспомнив родителей, которые не в курсе, на какую сделку я пошла, чтобы получить деньги, так нужные для проведения операции у отца. Кидаю взгляд на часы. Пересадка вскоре должна закончиться, и это единственное, чего я так сильно жду. Положительного исхода.
— Всё, пора, машина подъехала, — восклицают вдруг женщины, начиная собираться.
— Не трогайте! — впервые за весь день подаю голос, заметив, как женские пальцы прикасаются к моей сумке.
Вскакиваю и забираю то, что принадлежит мне.
— Ну всё, идем, девочка, — подталкивает меня в спину младшая из теток.
— Да-да, я вас догоню, — киваю, а сама прижимаю к себе сумочку.
— Пусть побудет недолго одна, Марьям, — говорит старшая из тех, кто готовил меня к никяху.
Все выходят, и в комнате я остаюсь одна. Присаживаюсь на стул, вздыхаю и открываю сумку. Хочу взглянуть на свою семью. Когда-то полную, счастливую. Достаю фотографию в рамочке — единственное, что взяла из дома.
На ней папа, всё еще волевой и решительный, с гордо расправленными плечами и здоровый. Мама одухотворенная, с жизнерадостной улыбкой. Я — молоденькая, наивная и без тени грусти на лице. И брат. Живой.
— Прости меня, — одинокая слезинка падает на стекло.
Глажу силуэт брата и испытываю чувство вины. Разрывающее сердце и душу.
— Обещаю, что… — всхлипываю, поднимаю голову к потолку, закрываю глаза.
Выдыхаю, часто дышу и пытаюсь привести мысли в порядок. И даю обет перед фотографией брата. Обет, который никогда не нарушу. Как искупление вины за мое предательство. За то, что выхожу замуж за врага. За его убийцу.
— Пора, — выдыхаю, прячу в сумочке снимок, который придает мне сил и решимости.
И выхожу из комнаты чужого дома. В новую жизнь. Где лишь боль и агония.
Всё, что происходит после, превращается для меня в калейдоскоп смазанных пятен, незнакомых голосов. Не помню, как автомобиль привез меня к мечети, где будет проходить никях. Успеваю заметить лишь позолоту купола и минаретов.
Всё это время в салоне играл нашид, успокаивающий душу, вот только стоило ступить на промозглую землю и оказаться под порывами ветра, как все пагубные мысли снова вернулись, заставляя мое сердце гулко биться в груди.
— Аль-хамду лил-ляяхи нахмэдуху ва… — звучит вступительное слово имама, как только мы все оказываемся на своих местах внутри архитектурного сооружения.
На Тагира, сидящего слева от меня, не смотрю. Вижу боковым зрением его очертания, сложенные на коленях руки и синюю тюбетейку. Синий. Конечно же. Цвет мира и согласия. Его любимый. В груди колет от этого обмана. Ему больше подошел бы красный. Войны и крови. Или черный. Смерти и…